КИРА ЧЕКМАРЁВА

СТИХИ

* * *

    Полушаг, полубег,
    Устья рек и истоки...
    Мой единственный век —
    Золотой и жестокий,

    Пятернёй по лицу,
    Не скрывая гаданья...
    Мир подходит к концу
    С каждым очарованьем.

    Небеса-зеркала
    Занавешены чёрным.
    Вот и ночь подошла,
    Вот и встала — у горла,

    Но — глядим и глядим
    Из кромешного мрака:
    Очарованный сын —
    И слепая собака.

* * *

    Я ль пишу, иль пишет мой удел,
    Столь прекрасный, сколь невыносимый?
    Есть в миру невидимые схимы,
    И никто уже не вспомнит имя,
    Под которым Бог в него глядел.

    С небом спорят в разных языках,
    Возрастая и меняясь в споре,
    Но в часы меж звёздами и морем
    Истине необоримой вторят
    Души изумлённые — в стихах.

Памяти А.М.Бейма

    Мне на плечи туман накинь,
    Облака и большие разлуки,
    У Великого Озера муки —
    Отпускаю кольцо с руки.

    Тихо канет на глубину,
    Напоследок блеснув старинно,
    Головою своей повинной
    К золотому песку прильну:

    Всё-то в душу брала, смеясь,—
    Не потщилась ни разу — в руки.
    У Великого Озера муки
    Оглянулась — в последний раз —

    Сколько неба и пустоты!
    (А вчера называла — далью!)
    В снегопадах Земля печали,—
    Дом, который покинул ты.

* * *

    По белым камням реки
    Гуляем с тобой сегодня.
    Что может быть полноводней
    Последней земной тоски?

    Ах, речи мои легки
    На чутких камнях прибрежий...
    Что может быть неизбежней
    Последней земной строки?

    Друзья разожгут костры,
    Не чуя пустых ладоней...
    В ночи небеса бездонней,
    А крылья быстры.
    Быстры...

* * *

    ...И всё же слышу голос твой,
    Неузнаваемый от боли.
    На свете, где никто не волен
    Пройти несмятою травой.

    Сожжённой до краев небес.—
    Легла земля тебе на плечи
    На свете, где не будет легче,
    Где времени у нас — в обрез,

    Где часто не хватало дня,—
    Ночь настигала и душила...
    И воздуху едва хватило
    Тебе —
    Благословить меня.

* * *

    Мы — дети, шаловливы и послушны,
    И всё — весна, и всё — разливы рек,
    Пока не сходит снег на наши души,
    Пока не сходит снег.

    И жизнь глядит внимательней и суше,
    И серебро струится из-под век,
    Пока нисходит снег на наши души,
    Пока нисходит снег.

* * *

    Она рожала нас в великой скорби
    Столетьями проклятий и мечты.
    Но мы прошли, от гордости не сгорбясь,
    И матерней не скрыли наготы.

    Она смотрела вслед, не осуждая,
    Не разжимая сокровенных уст...
    А мы б и не расслышали, играя,
    Как эхо повторило, замирая:
    «Се дом ваш остаётся ныне — пуст».

* * *

    Царство тельца златого?
    Царствуй, покуда слеп.
    Торжище душ готово
    Царский подъять вертеп.

    Глохнет в тиши острожной
    Самый безумный стон.
    В окровавленных ножнах
    Меч — до благих времен.

    Пёрышко ветер носит,
    Сгинет и воспарив.
    Странничество ремесел:
    Нищие — и цари.

    Новый удел стремлений,
    Новой гордыни скользь...
    Тщетно. Двуострый гений
    Душу прошёл насквозь.

* * *

    Привыкаем к языку, как к данности.
    Обознавшись раз на всём скаку,
    Ужасом житейской безымянности,
    Молча — привыкаем к языку.

    Усмиряясь — надо ли, не надо ли,—
    Туго постигаем ремесло.
    Волны рассекаются о надолбы
    И целуют чуждое весло.

    И, проснувшись, точно птицы майские,
    В виртуальных кружим облаках...
    Только с Тем, кто звал в Ворота райские
    Говорим на разных языках.

* * *

    Ещё Геркуланума серый дымок
    Метнётся не раз по-над облачным краем.
    О, Господи Боже, того ли не знаем?
    Вот камень, который ты сдвинуть не смог.

    На круги своя возвратились стези.
    Багровы закаты, чреватые стужей.
    О, Господи Боже, тому ли послужим
    На капище дымном вселенской сквози?

    В молчанье стоявшим — да будет урок:
    Приидет огонь и на ваши селенья.
    Но камень велик на тропе преткновенья.
    И надписи стёрты ветрами в песок...

* * *

    Последний шаг давно затих окрест,
    Последний путник снегом заворожен.
    Дай силы, Господи, нести мне этот крест:
    Вершить полёт, не зная крестной ноши.

    И, тяжесть бренную приняв на два крыла,
    Забыть о ней в тот миг, когда ослепну.
    Всё серебро вложив в скупую лепту,
    Благодарить за всё, что отдала.

* * *

    Сестра — сестре: не выдай, не суди,
    Бесстрастно глянь — и подари бесстрастьем.
    Не шелохнет дыхание груди —
    Не разберу — на горе ли, на счастье?

    Прости, что, в ликованье новых сил,
    У ног Того, чьё Имя робко славлю,
    Что,— сколько б на порог ни восходил,—
    Тебя единую всегда служить оставлю...

* * *

    Дым ли, сон смыкает вежды
    Недреманные твои?
    Спи, младенец, сном надежды
    В первозданном забытьи.

    Время минет, всё свершится,
    Грянет Глас, и станет — так.
    Спи, покуда сладко спится
    На Божественных руках.

    Материнских рук неволя
    Укачает, унесёт...
    Спи, покуда в мире боли
    Дням твоим не начат счёт.

Amor

    С распаха дня — во тьму,
    Где — не скорбеть:
    Всепоглотительны благие тьмы наветы.
    О, одиночество! Каким играет светом
    Закатных куполов литая медь!

    О, одиночество! Каким сияет днём
    Ночная мгла, простёртая в бескрайность!
    Подробность дна, упущенная в тайность —
    Подробность сна, где об руку идём.

* * *

    Печальный день затих окрест,
    Не скрашен.
    От всех времён и мечт, и мест
    Я — Ваша.

    Мой дух притворно-возмущён,
    Смущаем.
    Повеяло Воскресным днём
    И раем.

    Тревога сердцу моему —
    Надежда.
    Из Ваших рук печаль приму,
    Как прежде,

    Доверчиво — как хлеб, как речь
    Пророка,
    До всех времён и мест, и встреч,
    И сроков.

Переписка Марины и Пастернака
«Отповедь»

    Когда соединятся два листа,—
    Я всё пойму без слов.
    Неслыханна, изящна и проста
    Была любовь.

    В молчаньи рождена, сгорала мысль
    Превыше слёз и игр,
    Избыв слова,—
    Хрусталинками брызг
    С еловых игл.

    И ты, спеша, плечом толкнувший ветвь,
    Не слышал за собой,
    Как умирала на сухой земле
    Твоя любовь.

* * *

    Ни славе, ни людской молве
    Не подлежат под небесами
    Без слов понявшие. И сами
    Без слов понятные — себе.

История, Данилевский
(«Мирович», «Княжна Тараканова», «Сожжённая Москва»)

    О грань алмаза стёртое бессмертье
    Песком пересыпается в барханах:
    Бунтует кровь запёкшихся столетий,
    Протяжны песни смуглых полонянок,

    Пиратской снасти скрип тревожит стужу
    Глухих камней чумного равелина...
    Проклявшая сиятельного мужа,
    Империей клянущаяся — сыну.

    На тёмную гордыню одиночек —
    Лихой разгул в святилищах сосновых...
    Недоумённый взгляд из вечной ночи
    Младенца в императорских оковах.

    Зарниц Московских на девичьих скулах
    Ещё едва приметное мерцанье.
    Всё прошлое в луче предначертанья
    И будущее в колокольных гулах,—

    Не бывшее, угаданное смутно,
    Нашептанное в полудрёме детства...
    Мелькнувшее в сиянии минутном
    Алмазных граней в полдень равноденствий.

Тынянов
(Пушкин и Карамзина)

    Отныне веси нет милее
    И нет беспечней божества.
    Расцветшая в саду лилея
    В осеннем мареве — жива.

    И август, долу наклоняя
    Листы дерев и сонмы трав,
    Рассеянно судьбу роняет,
    И ветром бешеным взметает
    Покорность жён — и сон держав...

* * *

    Знаю много более
    Сумрака домашнего.
    Ваших-глаз-безволие,
    Ваших-рук-бесстрашие.

    Помню — много ранее
    Первого причастия:
    Ваших-слов-пылание,
    Ваших-уст-бесстрастие.

    Ведаю забвения
    Пересвист разбойничий,
    У груди расстрелянной —
    Смертную разборчивость,

    От земли неистовой
    Взмыв — в прохладу горнюю,
    Вперемежку с искрами —
    Пепельное всхолмие,

    Оторопь последнего
    Шага, часа, знания...
    Наших душ наследие
    В таинстве — Предания...

* * *

    Враз с ума сойду
    Неокрепшего,
    Не хмелеющего в пиру.
    С места горнего —
    В воду вешнюю,
    Потемневшую на ветру,
    Закружившую,
    Зарябившую,
    Затаившую глубину...
    Место горнее возлюбившая —
    В тихих сумерках утону...

* * *

    Во хмельном пиру — думка лишняя,
    Во лихом бою — доля лучшая
    Место горнее — возлюбившая,
    Месту дольнему — присягнувшая.

    Птица, бьющаяся под крышею
    О святую о пору вешнюю...
    Место горнее — позабывшая,
    Места дольнего — не обретшая.

* * *

    Дольнее место: доля —
    Благословен путь!
    Дольнее место — воля
    В облаки заглянуть.

    Вестника час — слушай,
    Сердце,— не позабудь!
    Дольнее место — случай
    Горнему присягнуть...

* * *

    Доля — часть света,
    Зиждущего — судьбу.
    Доля поэта:
    Крыльям служить — горбу.

    Братья встают с рассветом —
    Слышишь ли шорох крыл?
    Доля поэта:
    Сотни крапивных жил

    В пальцах бескровных — сжаты
    Губы,
    Костры в очах...
    (Дольнего мира — жатва:
    Колос, льющийся — в прах!)

    В боли разлиты
    Тысячи нежных слов,
    Тайная Битва
    Взглядов — поверх голов.

    Тысячи предметов
    Жаждут коснуться рук...
    Доля поэта:
    Не проронивши звук,

    Долу склонясь — ожога
    Жаждать — не остуди!
    Доля — от Бога:
    Крыльям служить — груди
    Певчей.
    Доколе — связан последний жгут...
    Жаждущие — да пьют.
    Зиждущий не волен.

Манон Леско

    Слову, не тающему во мгле,
    Солнечный дар завещан.
    На развесёлой моей земле
    Славлю — весёлых женщин!

    Что отрешённо глядеться вдаль? —
    Небо не станет ближе.
    Славлю безумный от нег Версаль
    Над золотым Парижем!

    Эй, веселись, кто не стар, не глуп!
    Славлю — от века лгавших,
    Непостижимою тайной губ
    Преданных — и предавших...

Читая Рильке

    ...И вдруг понять, какой ты: Бог с тобою,
    Разбужены неведомой Трубою,
    Восстанем в час единый, не у дел,
    В Гармонии, разлитой повсеместно,
    В разгар Души, безгранно и нетесно
    Вместившей груз отягощённых тел...

Ев-ко

    Молю друзей: не трогайте души
    Прекрасные порывы, что испиты.
    Есть высшая отвага: быть забытым,
    Со временем своим не согрешив.

    Есть звук молчанья, тишина ручья,
    Скрипенье сосен, треск горящих веток,
    И боль. И свет. И мостик через Лету...
    Так вот: к тебе не обращаюсь я.

* * *

    Не этой ли скупой усталости
    Печать, скреплённая молчанием?
    Глядеть в глаза с немым отчаяньем —
    За два шага до новой старости.

    И перевернутую улицу
    Дробить в ночи шагами ломкими,
    Серебряную душу комкая —
    За сто веков до новой юности.

* * *

    Медленно гасят янтарь безымянные перстни,
    Духом вздымается мгла от окрестных холмов,
    Никнет простор в бесконечный простор берегов,
    Небо взывает о сумраке ветреной мести

    Всем ликованьям, зарницам и сполохам дня,—
    Милым случайностям полузабытого лета,
    Где колокольчик пространства зияет, звеня
    По нерождённым стихам
    И умолкшим поэтам.

* * *

    Чтобы в горне поддерживать пламя,
    Умираем в морозной люти,
    Каждой новой своей минуте
    Отрабатывая — веками,

    Батраками, рабами в клеймах,
    У предплечья загнутой медью...
    Утончённой тоской келейных
    Иронически-книжных бреден.

Крымский мост

    По грани ломкого дождя
    Иду, чужая пересудам.
    Собака-лошадь, что за чудо! —
    Глаза понурые глядят.

    Ревёт осатанелый мост,
    Свергая марево с откосов!
    Собака-лошадь смотрит косо,
    По ветру наставляя нос.

    Колоссом, вбитым в небеса,
    Печалить глаз не станем, друже.
    Нам только миг никто не нужен,
    Покуда Божия роса

    Струится, рассекая муть
    Навстречу стаявшей пороше...
    Пока меж них собака-лошадь
    Неслышно обновляет путь.

* * *

    О ту пору, о ту вешнюю —
    Знают присказки валдайские —
    Плясовую душу грешную
    В караваны садят райские,
    Чтобы, статию покорствуя,
    Лепоту блюла и тешила.
    В колее по-за полозьями —
    Вся моя водица вешняя,
    Вся хрусталь — моя — кровиночка,
    Неуемная весёлая,
    На февральские повинности
    Катит каторжными сёлами.

Возвращение

    Итак, для самоуваженья,
    Начнём с молитвы отреченья:
    Клянусь ничем не развлекать
    Свой ум, в бездельи закалённый,
    И лишь Поэзии влюблённой
    Отныне повод подавать.

    Нам клятвы эти всех дороже
    Тем, что нарушить их не прочь,
    Мы ищем повод день и ночь,
    И что нам только не поможет:
    И зной, и ветер, и трава,
    И тихий ропот Естества.

* * *

    Чего ты ждёшь в тени глубокой,
    От света в явственной дали,
    На грани сумрачной земли,
    Чего ты жаждешь одиноко,

    В беспамятстве, не зная дня,
    Ни прежних опытов провальность,
    И добровольную опальность
    В себя прилежно вкореня?

    В чём смысл видений тишины,
    Пронзительности слов насущных,
    И жажды всех невинно сущих:
    До туч, до бесов, до луны,

    Шагнув в бушующий хаос,
    Вой ветра, град, бесчинство молний:
    Хоть слово пред Всевышним молвить.
    А там — бывай, что довелось.

* * *

    Мне поздно начинать.
    Раскачивает вечер
    Случайность чёрных роз
    В устойчивой воде,
    И листья, как слова,
    Побросаны на ветер,
    И утро четверга
    Наследует среде.

    Совсем иная власть
    Теперь ведёт к порядку
    Вещей и вещества,
    Рождённого сгорать.
    Мне поздно горевать.
    Четвёртому десятку
    Из тысячи дорог
    Уже не выбирать.

    Не факел у реки,
    Над чащей непроглядной,
    Среди морских пучин,
    В пустыне ледяной,—
    Ночные мотыльки,
    Сентябрьский вечер ладный,
    Оплывший стеарин
    На блюдечке с водой.

* * *

    Страшусь перечитать. Иль чудится пространство,
    Иль просто забытьё, запретное для глаз.
    Где, одинокий день, твоё непостоянство?
    Где ведовство твоё, мой одинокий час?

    Из этих слов рожусь для жизни несомненной
    (И что ещё скажу молчанью твоему)?
    Иль тихо прозвучишь, таинственно-мгновенный,
    Как искра по огню, ушедшему во тьму?

    Я помню тот огонь, как помнит опалённый.
    И пепельная горсть теплее день от дня.
    И нет светлей глубин, чем этот рай ладонный,
    Творимый у груди — для нового огня!

* * *

    Знаешь ли, о знаешь, река,
    Сколько по обрывам — песка.
    Сколько смол, запекшихся в кровь,
    По краям твоих берегов?

* * *

    Бежит по водам вздох ненастья
    (Песок, песок со дна реки).

    Века потерь, мгновенья счастья
    (Песок, песок со дна реки).

    Года разлук, часы свиданий
    (Песок, песок со дна реки).

    Славянки вечное прощанье,
    И вечный взгляд из-под руки...

* * *

    Сколько раз река меняет русло —
    Берега качаются в тумане.
    Берег правый — в колокольном звоне,
    Берег левый — в колокольном звоне,
    В золотых берёзах с тополями...

* * *

    На реке-Смородине великой
    Тишина великая почила.
    Берега почти неразличимы,
    Небесам земля не кажет лика.

    Вдруг зардело, вспыхнуло, взметнулось
    Тысячью осколков — судеб, кликов,
    Миг один... И тишина сомкнулась
    Над рекой-Смородиной великой.

* * *

    Талые воды сбирают дань
    С каждого века по сотне раз.
    Белым алмазом сияет грань
    Зыбей и тверди в урочный час,

    Носится Дух над пучиной вод,
    Времени зыбь утверждая в век.
    Кто вы, вдохнувшие небосвод
    По брегам безымянных рек?

    Вашим глазам доверяю — знать
    Мир, отошедший в глухую тьму.
    В волны ль глядимся? — глаза в глаза,
    По снисхождению Твоему.

    Невдалеке от чумных утех,
    В мутном пространстве зыбучих лет —
    Слушать прошедших — уже не грех:
    Благословенье — идущим вслед.

* * *

    Так глядятся в тебя, река,
    Кто — с откоса, а кто — с обрыва,
    На лугах заливных, река,
    У истоков, где тайна, в устье,

    Всё ты примешь в себя, река,
    Все песчинки свои и глыбы,
    И, росой изойдя, века
    Снова в русле твоём сольются.

* * *

    Уходит в вечность Царственная нежность:
    Вторая ночь падения листвы.
    Урочный час. Конец восьмой главы.
    Всё дальше свет, всё ближе неизбежность,

    И мы бессильны. Мы уже стоим
    В толпе дождей, плетущих небылицы.
    Сегодня Цезарь отбывает в Рим
    Из отдалённых яростных провинций.

    Ещё тому назад недели три
    Здесь бушевали страсти знойных полдней,
    А ныне листопад беззвучно поднят,
    Как факел у захлопнутой двери.

* * *

    Пора мятежности и воли
    Замкнула свой священный круг.
    Под знаком нежности и боли
    Уходит август из-под рук...

    И трепетно-неторопливы
    Его прощальные листы,
    И в небе первые призывы —
    Уже осенней — высоты

    Пронзительны, как сон исхода
    Из рабских уз — в пустынный склеп,
    Где прозревает всяк, кто слеп
    К концу сорокового года...

* * *

    Деревья пленные за кованной оградой!
    Недвижен ваш опустошённый лик.
    Едва от марта робкого возник,
    Уже он ждёт покорно листопада.

    Деревья, милые, вы помните меня,
    Мы вместе с вами вырастали вольно!..
    Как мимо мне идти сегодня больно,
    Вам пожелав свободы — иль огня!

* * *

    Как ранняя беспомощность свирели,
    Я ускользаю в поднебесье ломком.
    Душа пуста. И оттого так звонко
    По мне сегодня все часы пропели.

    Песочные и башенные клети,
    Неосторожных умыслов темницы,
    По мне пропели все часы на свете.
    А я, смеясь, слагаю небылицы.

* * *

    Чужие строчки, странные для глаз,
    Запрещены распоряженьем сонным.
    Писать стихи — как прежде — вне закона,
    Как в первый раз.

    Когда закон не властвует людской,
    Нисходит Откровения излишек.
    И кто-нибудь его во тьме запишет
    Слепой рукой.

    А после, разбирая вкривь и вкось
    Несущиеся по бумаге строки,
    Услышит ясно в тишине высокой,
    Что всё сбылось.

* * *

    Ты знаешь, друг, из новостей — одну,
    Что забавляла раньше, но не боле,
    Пока, у лета в сладостном плену,
    Чащобы воспевали мы и поле?

    Ты знаешь, друг, не ведаю причин,
    Но как-то раз, в осенний вечер длинный
    Мы услыхали средь родных равнин
    Сквозь шум дождя зловещий клич совиный.

    И вскоре явлен был её полёт.
    В печальных окнах отразились крылья,
    И горько было знать, что птица вьёт
    В родимых стенах свой вертеп засилья.

    И горько было кулаки сжимать
    И наглый клекот слушать спозаранку.
    Нам оставалось только жить — и ждать,
    Пока мороз захватит самозванку,

    Ворвётся ветер в торжество дверей
    И серый пух изгонит вместе с сором...
    А мы — забыв на миг тоску раззора,
    Отцовских стен коснёмся же скорей!

* * *

    В моей груди любовь и бунт
    Скрутили жилы.
    Вам не видать покоя тут,
    Покуда живы

    Глаза. Глаза — верховный Суд
    Без оправданий,
    Зеркальный потаённый пруд
    С кольцом прощаний.

    На дне, где золото и смех,—
    Печаль и тени.
    И малость избранных калек
    На пир прощений.

* * *

    Как не бывало ни в чём,
    Как не бывало нигде:
    Месяц за левым плечом,
    Звёзды на тёмной воде,

    Тихо спустившись к ручью
    И прикоснувшись к луне,
    Песенку шепчешь ничью,
    Снишься кому-то во сне.

    Древнее имя твоё —
    Жемчугом на языке.
    Чьё осенят забытьё
    Тайные травы в руке?

    Сколько неведомых стран
    К этим стопам упадёт?
    В ивовых плетях — туман:
    Будущее настаёт...

О.М.

    А Вы знаете, чуда не произошло,
    И мы с Вами не встретились снова
    А вчера в половине седьмого
    Запахнулось за Вами стекло.

    В мире есть города, где летают во сне,
    И асфальт под рукой, а — летают.
    Мы, возможно, идём по одной стороне,
    Да планеты не совпадают.

    Всё встречается в Кривоарбатной Москве:
    И легенды, и пух тополиный,
    И такой необдуманно-длинный
    Путь домой по опавшей листве.

    Ваше странное имя: и нежность, и снег,—
    Языком непривычным разнежусь,
    И тотчас же: апрельская свежесть,
    Из окна приоткрытого смех,

    Звуки музыки — вальс, ожиданье листвы,
    Воплощенье лилового цвета...
    И внезапная та карета,
    На которой уноситесь Вы...

Сны Вив
(Вивьен Ли и Лоуренс Оливье)

    Капля мёда на запястье тонком.
    Два испуганных ребёнка в океане.
    Жидок мёд, да улей, видно, болен.
    Всё крылами птица разметает.

    Капля крови на фаянсе синем,
    Бронзовая змейка у ключицы.
    В ярости слепой немеет тело.
    Клеопатра в гневе так прекрасна.
    Два ребёнка в чёрном океане.
    От безумья до безумья — осень.
    Как испугана любовь пантеры
    С чёрными предсмертными зрачками...

* * *

    А за океаном, знаешь, дом,
    Тёмный сад и свет из окон мягкий,
    Золотые листья в синем небе,
    И в траве, и в волосах девчачьих.

    В воздухе, где листья, пахнет дымом,
    Это запах светлых расставаний.
    Золото нам дарит напоследок
    Солнце — и бельчонка в шубке рыжей,

    От безумья лишь одно лекарство —
    В небеса смотреть не отрываясь...
    Ты не веришь — и тебе не надо:
    Клеопатра осени не знает.

Лоуренс

    Я боюсь твоего безумия,
    Что когда-нибудь станет моим.
    Я боюсь твоего безумия
    И живу только им одним.

    Я боюсь твоего отчаянья,
    Твоих яростных, горьких фраз.
    Ничего нет на свете печальнее,
    Чем предательство этих глаз.

    Ради них я забуду — горшие,
    Мною преданные стократ.
    Для чего же ты ищешь большего
    И сжигаешь себя, как яд?

    Для чего изгоняешь истово
    Из судьбы нашей — детский смех?
    Ведь не звёздами встретились — искрами,—
    Полыхнуть — и сгореть для всех.

    И когда, королевским августом
    Вдруг из сердца уйдёт клинок,
    Я боюсь своей благодарности
    У твоих равнодушных ног...

* * *

    Твоя золотая чаша
    Полна до самых краёв.
    Вино своего безумья
    Ты пьёшь в эту жизнь — одна.

    А тот, кто сегодня рядом,
    С тобою — на всё готов.
    Но ты пожалей, не оставь ему
    Ни капли того вина.

    К тебе от восхода солнца
    Гонцы прибывают верно,
    Но ты не о них, царица
    Волшебные видишь сны.

    Вы — оба! — не шелохнётесь
    На стук молотка придверный...
    Но ты пожалей, не оставь ему
    Ни капли от той вины.

* * *

    Нищего духом призреть
    Не суждено богачу.

* * *

    Холодны отсветы звёзд
    В тёмных, далёких зрачках...

* * *

    Ясны под небом ночным,
    Утром — темнеют глаза.

* * *

    В пустыни — небо, песок,
    Нету пути по нему...

* * *

    Моря захваченный дух!
    Как ты теперь далеко...

* * *

    И день и ночь — у камня на краю.
    И камень на груди.
    И в головах...

* * *

    Внимательного сердца благодать —
    В неочевидном. Веры торжество:
    Случайный луч, коснувшийся волос
    Перед закатом...

* * *

    Не вспомнишь ты,
    А я не подскажу.
    И минет день...

* * *

    На сини августовской —
    Облака...
    Какая боль!

* * *

    Что грезить наяву?
    Свершится всё.
    И будущее, на порог ступив,
    Уж прошлым назовётся — навсегда.

* * *

    Средь летнего, полуденного сна —
    Вдруг августовской боли озаренье:
    Что знающему сердцу — повторенье,
    Когда за каждым звуком — тишина...

* * *

    Не шевельнутся волны. Ветер стих,
    В пустых пространствах взгляд застывший — пуст.
    Мы проводили гениев своих,
    И — тишина. До воплей, до безумств.

* * *

    Вот слово сказано,
    А боль не утихает.
    И что с того, что первый пламень сбит?
    Горит душа. Горит душа живая.
    И ничего ей мир не говорит.

* * *

    Уезжайте шумною компаньей,
    Оставляйте нищих и убогих!
    Мы теперь в лесу найдём дороги,
    Всю неделю проведём в скитаньях.

    Вашей суетой неуязвимы,
    Будем слушать, как уходит лето.
    Золотые крылья серафимов
    Промелькнут для нас в закатном свете.

    Только б пережить мне эту муку,
    Удержать безумствующий хаос,
    Чтобы хоть немного зарастала
    Рана оборвавшегося звука...

* * *

    И снова я читаю о любви.
    И плачу...

* * *

    Что делать мне с собой? Ни написать,
    Ни высказать печали непрестанной.
    В минуты тишины, так долго жданной,
    Где силы взять

    В благоразумье отыскать покой!
    Когда бы — так, когда бы каждый — волен...
    К сухой бумаге прикоснусь рукой —
    Как много боли!

Д.Таланкину

    Мы все стесняемся судеб,
    Их перекрестков и смешений,
    Но знает наш печальный гений,
    Как горек одинокий хлеб.

    От всех прочтений жаждет взгляд
    Всё тех же строк среди уюта,
    И, непонятные кому-то,
    Нам — даже паузы кричат.

    Благословение пустынь:
    Мы узнаем по следу — братьев.
    И принимаем, как объятья,
    Всю яростность земных твердынь.

* * *

    Вот так: глядеть вполвзгляда
    И слышать хоть вполуха.
    Мне ничего не надо.
    Я тихая старуха.

    А девочка смеётся
    Напротив — в красном платье...
    И, остывая, рвётся
    Душа,— и платит, платит...

* * *

    В тот час, когда Господь велит сравняться
    Всем срокам на Обещанной земле,
    Прохладный кров готов принять скитальца,
    И искры пробегают по золе.

    Очаг животворит изгибы комнат,
    И занавесь у входа золотит...
    И ты уже почти не можешь вспомнить,
    Как чёрный ветер над песком гудит...

* * *

    Ах, качества нелепые, количества,
    Излишеств откровенный неуют!
    Что ж делать, раз Парнасские величества
    Крылатых жеребят не раздают?

    Ужель всю жизнь и простоим, уставившись
    В захлопнутую перед носом дверь?
    Иль, в парусах взлелеяв ветер давешний,
    Закроем счёт бессмысленных потерь?

Лене Б.

    В тумане неслышном
    Протягивать руки
    Туда, где шаги
    И осенняя слякоть,
    Где в криках машин
    Растворяются звуки...
    Не слышать.
    Не слышать.
    Не плакать.
    Не плакать.

    По скользким ступеням
    Идти безучастно,
    Шарфом перекутав
    Зажатое горло,
    Ладонями стиснув
    Дешёвое счастье,
    Всей кровью висков —
    Ошалевшую гордость.

    В пучине тумана
    Пространства безмерны.
    Свободному — равно:
    Парить или плавать.
    Как яростен ветер —
    Без крова, без веры...
    Не думать.
    Не думать.
    Не падать.
    Не падать!

* * *

    Ты не написана, последняя строка.
    Ты грезишься ещё издалека,
    В безмолвной дымке одиноких странствий,

    Твоё дыханье слышится едва,
    Неразличимы тихие слова
    И многоточья вещее пространство.

    Как хорошо, в преддверье не скорбя,
    С размаху дерзкого мне не узнать тебя,
    Не ощутить печали приближенье,

    И только, жизнь отдав тебе в залог,
    Из года в год готовить твой урок,
    Ведя к победе каждое сраженье.

* * *

    Что наша жизнь?
    Стремленье глав
    Сомкнуться
    Возле эпилога.
    Стремглав бежит
    Во тьме дорога.
    И мы по ней летим —
    Стремглав...

© 1994-1999 Kira Chekmareva: lija7@cityline.ru | guestbook
Edited by Alexej Nagel: alexej@ostrovok.de
Published in 2000 by Ostrovok: www.ostrovok.de