Теперь он всматривался в меня часами - ах, как сладко было, обманываясь, думать, что Он смотрит на меня, милый мой. Я чувствовала нежные касания его тонких пальцев и замирала в истоме. В эти мгновения я верила, что любила...

Но он любил только свое отражение среди всех этих красивых вещичек, которыми он окружил себя, этих серебряных колокольчиков и резных стульев - удобных и комфортных. Я была самой ценной, самой лелеемой, самой незаменимой - но всего лишь вещью. Понимала ли я это тогда? Не знаю. Скорее, не хотела понимать... Меня берегли, за мной ухаживали, и Он так много времени проводил в моем обществе. Что ж, я была счастлива - по-своему...

А время шло. И Время было неумолимо. Он начал стареть... Я помню этот ужас первой морщинки, первого седого волоса. Ничто - ни самые дорогие кремы, ни вода, ни грязи - ничто не может сдержать резец времени, беспощадно, удар за ударом, оставляющий безобразные следы на некогда прекрасном лице...

Мне было больно, так же больно, как и Ему. Но еще больнее было то, что он все реже и реже смотрел на меня. И все чаще с тоской на портреты, запечатлевшие нежный облик юности. "А ты по-прежнему все такая же," - сказал он мне как-то с досадой. И что-то еще было в этих словах... Ненависть. И тогда я стала лгать.

У нас, у зеркал, тоже есть память - пришлось вытащить на свет божий старые отражения, чтобы подсовывать их ему каждый раз, когда он подходил ко мне - и все пошло по-прежнему, даже еще лучше, мой любимый буквально не отходил от меня...

Но однажды он вернулся домой в ярости. Лицо его было ужасно, но я быстренько выдернула из запасника подходящую картинку - "Аполлон в гневе" - в ней были и величие, и красота - но я, я-то видела его настоящий облик - и мне стало страшно. Я чувствовала, как мелко подрагивает моя серебряная амальгама, но невероятным усилием воли удерживала нужное отражение.

- Ты лжешь! - воскликнул Он. - И всегда лгала! Я уже не так красив, как был! Они смеялись надо мной! Надо мной!! Надо мной!!! Смеялись!!! Смеялись!!! И Она - Она смеялась тоже! Это все из-за тебя! - и резко поднял правую руку - только сейчас я заметила, что в ней судорожно зажат тяжёлый бронзовый подсвечник. Я поняла, что он вот-вот ударит меня - и разобьет, несомненно, но самый страшный удар был нанесен его словами: "Она" - явно ему небезразлична.

Живая женщина, а не его отражение... От горя и испуга картинка, которую я пыталась удержать, исчезла и он увидел свое подлинное изображение во всей красе - ведь я еще оставалась самым чистым зеркалом в округе... И рука его остановилась на полпути. Подсвечник выскользнул из нее - он упал прямо передо мной - а мой любимый судорожно зажал лицо руками и выбежал прочь. Больше он не возвращался. Через некоторое время пришли какие-то люди и кто-то из них - не помню ни лица, ни даже того, мужчина это был или женщина - набросил на меня черную вуаль. Он умер, я знала - но мертвым я его не видела. Сознание мое помутилось - все предметы отражались во мне как будто в тумане...

Прошло несколько дней, - или недель, - или месяцев? - не знаю, мне было все равно. Я сама словно умерла. В опустевшем доме, в пыльной тишине сначала еще слышалось тиканье часов - но остановились и они... Потом уже нашлись какие-то наследники - и после долгих споров и препирательств, судов и апелляций разделили-таки имущество.

Я же попала на распродажу - то ж польстится на мутное зеркало с недоброй славой, так смутно отображающее людей, словно они лишь тени? По дешевке купил меня молодой ученый - из-за красивой рамы и необычного стекла. Оно живое, говорил он друзьям - впрочем, его и так считали чудаком. Ну что ж, пыль с меня стирать не забывали - а хоть бы и забывали - не все ли равно?

Ученый читал свои книги, часы тикали, в очаге горел огонь. По вечерам тускло горели свечи, иногда звучала музыка - молодой человек любил иногда перебирать струны гитары, мурлыкая что-то себе под нос.