ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ
МАЛЕНЬКАЯ ПОВЕСТЬ
Ромка сел на кровати, взял одну из сигарет, в беспорядке разбросанных по столику, закурил, что не было, конечно же, разрешено в купе. Он мечтательно обозревал потолок, долго удерживал дым в лёгких, а когда наконец выпускал, то делал это очень уж медленно. Я натянула рубашку, чуть его подвинув, включила лампочку над кроватью, томно потянувшись. Скучно. Скоро сходить с поезда. Ребёнок под боком. Ужас. — И когда ты остановишься? — Ромка поворачивается ко мне. — На чём? Я ещё не решила ничего. — Дак, ты меня не любишь? — спросил он немного расстроено, только я не захотела обращать внимания на это. Детские у него ещё мысли, обидчиво-наивные. — Если бы я знала, кем мне быть, то уже бы остановилась. И почему ты решил, что такие вопросы можно задавать мне? Что тебе не нравится? Я понимаю, что семья не будет против чего бы там ни было, но, знаешь,— вздохнула я,— у меня ещё всё впереди. Вдруг, я полюблю девушку. Тогда останусь мужиком. Кто ж виноват, что у нас в семье такие приколы случаются? А ты... — А я? Господи, дай ребенку надежду, он и золотые зубы у тебя изо рта достанет. Я погладил свою грудь, уже начавшую уменьшаться в размерах. Что-то не хотелось продолжать эту бессмысленную беседу. Надо было идти в вагон-ресторан — захотелось поесть. А по пути можно было наткнуться на отца, ничего не знавшего о способностях семьи, потому-то я и изменил снова свой пол. — Ты ещё найдёшь что-нибудь в жизни. Ладно, я что-то есть захотел. Пойдёшь? — Пошли,— вздохнул он и стал натягивать портки. Я помог ему с этим делом, оделся сам. Ромка обернулся у выхода: — Ты против того, чтобы брать комнату в том же доме, что и мы? Так тебе легче будет с нами общаться, у мамы своей уроки брать. — Сам найду себе жилье. Понимаешь, мне хочется устроить такой бум в городе, что мать может меня засечь. Плакало тогда моё обучение. Качаясь в такт поезду, я прошёл по коридору, открыл дверь в другой вагон и сел за столик. Ромка отправился к стойке, чтобы заказать пива. — Эй, купи ещё бутербродов, деньги я отдам. — Ладно,— отозвался он. Через пять минут от бутербродов не осталось ничего, кроме бумажки, пиво булькало только в Ромкиной бутылке, из которой он очень медленно пил, над чем-то важным для него раздумывая. — Ты на какой станции сходишь? — За одну до вашей. Хочу добраться сам. Он кивнул понуро и снова присосался к бутылке. Он скосил глаза на расписание, хотя уже раз сто просматривал его и спрашивал меня, когда мне сходить. Бедняга. Его, конечно, было жалко, но так нелегко было на что-то пойти. И как я люблю превращать всякие мелкие проблемы в глобальные. Внезапно Ромкины часы зазвонили, словно подтверждая мои мысли. Дурашка ещё и будильник поставил. Он допил пиво. — Пошли, помогу тебе собраться. — Да ладно тебе, вещи уже давно стоят под кроватью. У меня всего одна сумка. А вот простынь и одеяло сдавать будешь ты, ладно? — попросил я его. — Конечно. И мы пошли обратно. Ромка всё время косился на меня, пытаясь уловить тот самый момент, когда, встав на цыпочки, можно украдкой чмокнуть меня. Я же шёл, высоко подняв голову. Порой начинает казаться, что ему всё равно, в каком я состоянии. Фу! Мне ещё предстояло долгое время идти пешком — я экономил на всём, что мог сделать сам, поэтому и не стал брать такси, когда оказался на перроне, глядя вслед уходящему поезду. До города оставалось двадцать километров, но я знал, что буду там раньше, чем семья: мама говорила, что собирается навестить кого-то из своих родственников в соседней деревне. Я ещё раз глянул на небо, определяя, не пойдет ли мне на радость дождик, сплюнул от злости и быстро двинулся по дороге. Город начался вместе с белесыми домами и стенами чуть выше моего роста. Я шёл мимо этих стен, из-за которых торчали чёрные с тёмно-зелёными плетями ветви деревьев, по большей части вишен, стен, слепящих на солнце, поблеклых от него же, и смотрел по сторонам, пытаясь уловить хоть какой-нибудь признак того, что сдаются комнаты. Так, пройдя где-то до середины пятого квартала, я решил отдохнуть. И повод нашёлся — на небольшом возвышении, на которое можно было поставить сумку, располагалась колонка. Я сразу же скинул с плеча вещи, рубаху метнул в их сторону так, что не побеспокоился, попала ли она в цель, да подставил голову и шею под струю холодной воды. Сразу же заломило суставы, лоб заледенел от влаги, и я понял, что совершил ошибку, так необдуманно быстро окунувшись. Но, стерпев первые ощущения, я присел на выступ, поднял с пыльной земли рубаху, достал сигареты из кармана, закурил, осматриваясь. Возможно, что это место было чем-то вроде площади для такого маленького приморского городка. И пусть большинство предпочитало для прогулок использовать набережную, но и здесь по вечерам вполне могла кипеть жизнь во всех её красках. По периметру стояло несколько палаток; двери домика рядом с ними были распахнуты, и оттуда несло сладковатым запахом вина; на балконе расположилась девушка лет шестнадцати с густой рыжей гривой завитых в смешные крендельки волос. К ней-то я и обратился: — Извините,— сказал я и подождал, пока она сообразит, что надо перегнуться через оградку и кинуть взгляд вниз, чтобы увидеть меня.— Вы не сдаёте комнаты? Простой вопрос потребовал некоторых усилий. Я, конечно, мог списать это на дикую жару, что принесло сюда солнце, так рано взошедшее, но видно было, что она просто разглядывает меня, пытаясь понять, не нужно ли мне чего-нибудь ещё от неё, кроме ответа. Наконец она откинула непослушные волосы от лица и ответила: — Заходите. Видимо, под этой фразой подразумевалось зайти во двор дома и подождать, когда она спустится, потому что она тут же умчалась с балкона в дверь, колыхнув шторы, её прикрывавшие. Я так и поступил, подняв сумку, перекинув её через многострадальное плечо и зайдя в тень деревьев, которые росли прямо на дорожке. Мне показалось, что держать такое подобие садика считалось долгом каждого. Вишни на деревьях не были обобраны, хотя и налились уже чудесной краской. И тень была намного приятней той тени, в которой я сидел, тени, отбрасываемой глиняной стеной одного из домов. Поражённый ухоженностью и нетронутостью в то же время этого уголка, я остановился у самых ворот, через которые только что прошёл, предусмотрительно выкинув сигарету на улицу. Та девушка спустилась ко мне почти сразу, отворив дверь, выходящую в сад, одёрнув запутавшееся платье, зелёное в кленовый лист. — Сдаю,— призналась она, мило улыбнувшись, но таким тоном, словно владела этим местом одна. Никогда бы не поверил в это, но как же она деловито говорит: — Хотите знать цену? Цифра была мне вполне по карману. Я всё же немного поторговался, чтобы не чувствовать угрызений той части меня, что звалась жадностью, но принял предложение, вытянув из кошелька аванс. К деньгам она отнеслась довольно-таки бережно: аккуратно свернув их в трубку, засунула в широкий пояс-сумку. Все условия мы обсуждали там же, в садике, расположившись на скамейке. Перед тем, как я ответил на предложение, она поинтересовалась в том же стиле: — Не хотите посмотреть комнату? На что я ответил отрицательно, не желая и думать насчёт выбора более хорошего места. Мне уже надоело шататься под солнцем, да и устал я порядочно, потому-то мне и было наплевать на всё, лишь бы побыстрее чего-нибудь перехватить и растянуться на койке. Она ни словом не выдала своего удивления, как мне показалось, из-за того, что знала, как трудно найти комнату на побережье. Как-то не верилось, что я первый её постоялец. И пусть я отказался, но после заключения сделки я всё же поднялся наверх и кинул сумку на пол, вступив таким образом во владение кроватью, письменным столом и шкафом, доверху набитым различного рода женскими романами. Ничего, жить можно, да и наплевать мне на всё! Я обернулся, ухватив спиной взгляд хозяйки. Девушка стояла в дверях, прислонившись к косяку. — Меня, между прочим, зовут Нора,— сказала она действительно «между прочим», ведь я не побеспокоился ни о том, чтобы объявить своё имя, ни о том, чтобы узнать её. — Валерий,— «признался я в грехе» и спросил, где можно найти столовую. Объект располагался прямо напротив балкона, на котором я и увидел девушку впервые. Хорошо, что рядом. Не придётся тащиться к морю. Можно пообедать, а потом вернуться и заснуть себе спокойно. Я, извинившись, запер комнату на ключ, мне выданный, спустился вниз и пошёл через дорогу к заведеньицу с ярким и многообещающим названием «Тайна». От совковой столовой оно отличалось мало, кроме как качеством пищи. Я зашёл за цветастую ширму, предварительно выбрав из груды поднос и вилку с ложкой (пластиковые). На полочках располагались тарелки с салатами, стаканы с соком и прочая снедь. Со своим заказом, в который входили шашлык и салат, целая гора картофельного пюре и бутылка белого вина, я прошёл к столику, где и примостился. Люблю поесть всласть! В тот же момент в столовую влетела Нора. — Тоже здесь едите? — поинтересовался я, оторвавшись от обеда. — Нет,— в этом почувствовалось смущение.— Забыла рассказать о паре вещей. — Что же, присаживайтесь. Только, прошу прощения, если я замычу вот так, то я говорю «да», если так, то прошу повторить сказанное,— шутливым тоном предупредил я и набил рот никак не хотевшим разрезаться на более мелкие кусочки шашлыком. Она рассмеялась переливчато, как и положено воспитанным девушкам: — Вы откуда такой взялись? — Из тридевятого царства. Собственно, не могу понять, почему вас это так интересует,— попытался я смягчить положение, но сделал глупость.— Из Москвы, где работаю, учусь и бьюсь головой об стенку. Прошу, говорите о чём угодно, но только не о матушке-столице, а то у меня ещё шишки не зажили,— вот эта попытка увенчалась успехом. — Извините,— она сразу перевела тему,— что я вас сюда отправила. Вижу, вы устали, да сказала о ближайшем месте. Знаете ли, лучше всего покупать всё кастрюлями, как я делаю. Купили, дома разогрели и денег немного потратили. Я посмотрел на то, что лежало на моём подносе. Весь комплект, не считая вина, обошёлся мне примерно за те же деньги, что я мог потратить на пару бутербродов в Москве. — Может, вы просветите меня ещё и насчёт вина? — С лёгкостью,— она указала пальчиком на тот самый домик, у которого были распахнуты настежь двери, открывая моему взору не так уж и много: остальное пряталось в полнейшей темноте.— Там продают в разлив совершенно любые вина отличного качества, да ещё и бутылки обратно принимают за пять копеек. Я закончил с обедом, снова закурил. Так приятно покурить на сытый желудок. Пепел я стряхивал не на пол кафе, а за сетку ограждения заведения, сквозь которую видно было всё, творящееся на улице. И только сейчас я заметил, как внутри полутемно, удивился тому, как обитатели этих мест умеют создавать темноту и прохладу. Здесь, в кафе-столовой, да и там, в винном магазине, в моей комнате — аналогично. Я отвернулся к девушке, больше не желая портить глаза. Нора посмотрела на меня так, что я понял и протянул ей сигарету тут же, поднёс зажигалку. Курили молча, видимо, сказать было уже нечего, и я смог рассмотреть её во всех деталях. Серые глаза, казалось, не имеющие ресниц, белые от солнца бровки, короткие и узкие, длинный носик, как у Буратино, и маленькие тоже тонкие губки, хорошо гармонирующие с белым худым лицом. Она, заметив моё внимание, смутилась и попыталась спрятать лицо за челкой. Наконец я бросил сигарету сквозь решетку и стал ждать, когда докурит она. Странно, как она всё делала не торопясь, словно замороженная. Что это с ней? Чтобы скрасить ожидание, я стал расспрашивать Нору о бытии: — Вы одна живёте? Не подумайте, что я маньяк какой-то, просто мне интересно, не будут ли против моего общества другие члены вашей семьи, или жильцы. — Совсем нет. Мама с отцом,— она именно так и сказала, словно «отец» был ей чуждым или чужим человеком,— приедут только послезавтра, да и они сами пожелали, чтобы я нашла жильца, пообещали, что деньги мне достанутся. Но я забыла, да и не повесила табличку, как другие делают. — Тогда я не волнуюсь,— облегчённо сказал я, чтобы и она тоже не волновалась.— Я, пожалуй... Ах, совсем забыл предупредить вас ещё об одном: я иногда буду приходить поздно, а, может, уходить посреди ночи. Вас это не потревожит? И снова она что-то скрыла, какие-то чувства: — Нет,— сказала она и выбросила сигарету.— Пойдёмте? — Конечно,— ответил я и поднялся. Таблички «самообслуживание» здесь не было, но я проявил внимание и отнёс поднос на мойку, вручив в руки служащей. Теперь мы пошли в дом. И снова я поразился красоте утаённого от чужих взглядов садика, настолько он отличался от пыльной и пустой площади. Здесь всё так странно и непонятно мне, горожанину. И слово «поразился» нельзя ни заменить, ни не повторять более. Моя комната располагалась на первом этаже. Поднявшись по лестнице, пройдя через летнюю веранду, я входил в маленький закуток — таким он мне сейчас показался. В нём было полутемно, если не холодно, то прохладно, да и пахло в нём миндалём, словно до меня здесь жила молоденькая женщина. Я сел на кровать, стянул с ног кроссовки, ноги в которых запрели и теперь пахли невозможно сильно. Так, босиком, сняв в придачу и уже высохшую майку, вышел обратно в садик, чтобы побродить по мягкой траве и опрокинуть на себя ещё воды из второй колонки, на этот раз располагавшейся прямо перед крыльцом. Вокруг неё травы не было, словно её вытоптали, рядом стоял тазик. Я накачал в него воды и, не обращая внимания на то, что могу залить джинсы, опрокинул на себя. Кто-то хихикнул, видя, как я пытаюсь перевести дыхание — вода была ледяная по сравнению с той, на площади. Я откинул назад волосы и огляделся, отжимая их, чтобы струйки не текли по спине. На веранде сидела Нора, смеясь. В руках у неё был учебник грамматики. Я помыл ступни, сполоснул тазик и подошёл к ней, положив локти на перила веранды. — Что смешного? — Вы,— она хихикнула снова, не умея остановиться,— вы были похожи на ёжика. В тумане. Я представил себе это зрелище и тоже улыбнулся. Потом спросил, указывая на учебник: — В школе учитесь? — Какая тут школа? — она развела руками.— Школу я давно уже закончила в...— она вспомнила мою просьбу и промолчала.— Сейчас хочу стать писательницей. Я развёл руками. Сестра по маразуму, как я говорил в таких случаях. — И что? Легко даётся? — Ну...— вот она — истинная скромность. Нора улыбнулась, давая понять, что не может определиться, что ответить.— Так себе. Я сел на стул рядом, она уткнулась в учебник. Было приятно так сидеть, но мне нужно было чем-нибудь заняться, чтобы ночью не буйствовать, меряя шагами комнату, а лечь в кровать и заснуть. Как я уже знал из своего опыта: лучше пишется и спится только тогда, когда ты устал, что чёрт в аду, или тебя глубоко и далеко послали накануне. Измотанные нервы — вот главное в письме, по крайней мере я так считал. — Может, вам по хозяйству помочь? — спросил я. Нора подняла глаза от книжки и посмотрела на меня исподлобья.— Нет, спасибо. Вы проявляете внимание? На этот раз смутился я. Но не потому, что она задала вопрос напрямую, а потому, что она не умела учиться определять, почему люди делают так, а не эдак, спрашивала, вместо того, чтобы подмечать втихомолку. Уже в который раз такое случается. Обычно, людей это отпугивало. Я же, немного поразмыслив, заявил: — А если и так? — хотелось немного пофлиртовать, если не удаётся заняться чем-либо другим. — Мне это нравится,— она вздёрнула носик, и я подумал, что, если он растёт у неё от гордости, как у Буратино от вредности, то скоро будет мешать ходить. Но она казалась мне всего лишь маленькой девочкой, поэтому ей я мог простить и это. Она обвела взглядом садик, пытаясь найти мне занятие.— Хотя, можете порубить дрова и истопить баню. Я посмотрел туда же, куда смотрела она так пристально, и увидел крепко сбитое глиняное зданьице, невысокое и очень уютное, как мне показалось. С той стороны, где сидели мы, у его стены были навалены бесформенной кучей чурки. Стоял топор, словно его кинули, не умея что-либо сделать. Я понял, что и она была бы не прочь помыться, но у неё не хватило сил или настойчивости, чтобы разделаться с ними. Ладно, буду думать, что она была слабой девочкой. Я подошёл к дровам, выбрал чурку потолще, поставил на попа и стал колоть остальные, ставя их на неё, рубя с плеча, с силой опуская топор. Дерево действительно было не из тех, что кололось легко, как берёза, поэтому с некоторыми мне пришлось повозиться, но я их разбивал по-деревенски, насаживая на лезвие, ударяя обухом по чурке. Обломки летели во все стороны. В конце я их собрал, сложил поленицей и спросил, когда мне можно начинать растопку. Оказалось, уже близится вечер. Отлично. Я отнёс в баню несколько охапок. Зданьице было внутри таким же, как и снаружи: маленькая печь, лавка, да два бочонка под воду, кадка с холодной водой, два окошка, смотревших на дом, и которые можно было затворить ставнями. Воду здесь не носили с моря или из колонки, чтобы она не была солёной; она скапливалась под дождём в различные ёмкости и огромный чан, что располагался на крыше бани, нагреваясь в солнечных лучах. Я проявил интерес и попробовал пустить струйку из крана, что вёл от чана наверху. Вода была еле тёплой. Пришлось всё-таки топить. Когда я оставил печь нагревать помещение, дров больше не было. Я спросил у Норы, где она берёт чурки, то она сказала, что их привозят по заказу. Ладно, носить их не нужно. Я пошёл, собрал вещи: полотенце, трусы, тапочки-шлёпки, шампунь, бритвенные принадлежности. Бриться я не любил, но всё же заставлял себя терпеть это издевательство, царапая кожу станком. Нора, увидев меня со свёртком, рассмеялась и уткнулась носом в книжку: я ей кого-то напомнил. Уже начало темнеть, когда я спустился с вещами в сад, прошёл мимо Норы в баню, поэтому пришлось зажечь внутри свет — лампочку без абажура, очень часто меняемую. Я разделся, набрал воды в тазик, стал ополаскиваться, потом намылил голову, смыл, расчесал волосы, намылил всё остальное тело и стал плескать понемногу воду, чтобы поскорее избавиться от ощущения скользкости. Немного поиграл мускулами, сочтя их недостаточно эффектными. Иногда мне хотелось быть красивым. Вытерся и присел на лавку, закурил. Так, потея, я мог бы сидеть целую вечность, стряхивая пепел в щели пола, стряхивая капельки пота со лба, если бы не заметил, что забыл закрыть окно. Нора сидела на своём стуле, но смотрела она не в учебник, а на меня, не удивленно, скорее — заворожено. Я задумался, как мне прореагировать, исчез из поля её зрения, пытаясь не подать виду, что заметил её взгляд. Дома я не стеснялся никого, мог разгуливать хоть голышом, ведь то был мой дом, где я и жил один, но в семье дети спали в майках. Как же они ведут себя здесь? Я решил, что прикрою ставни, когда стану одеваться. Так я и сделал: толкнул их, чтобы они непроизвольно закрыли ей обзор, оделся, побрился, морщась. Ни фига эти пены не смягчают кожу. И вышел к дому, неся в руке полотенце с завёрнутым в него шампунем и старым бельём, запихнул всё в сумку, повесил сушиться полотенце, сел за столик с томиком Эндрюс. Как я и предсказывал, следующей пошла мыться Нора. Она то и дело за чем-нибудь бегала в дом, закутавшись в полотенце, позволив мне оценить её ноги, на которые я поглядывал, прищурившись, как Иствуд. Если описать отношение любого человека к противоположному полу, то получилась бы целая энциклопедия. Я же мог всё сказать в двух словах, за что меня часто ругали на сдаче сочинений: я относился ко всему спокойно, иногда, правда, надевая маску, чтобы поиграть с чувствами других людей. Нора, по-моему, хотела играть со мной. И я не знал, притвориться ли, чтобы игра продолжалась, или сразу откинуть от себя карты и показать так неприятный многим девушкам расклад. Решить такую задачку было мне не по силам, поэтому я игнорировал по большей части её поступки, иногда подхлёстывая на совершение новых. Все они обожают играть роль Лолиты, стоит только показаться на горизонте мужскому лицу, но это-то мне и не нравилось. Мне не нравилось слово «играть», мне не нравились исходы многих таких игр. Наконец она вышла из бани в халате и, откинув назад свои непослушные волосы, сцепила их в конский хвост, отжала и отпустила болтаться всё такими же вредными. Сейчас она не смеялась, видя, что я на неё смотрю. А я смотрел, положив книгу на стол, обхватив колени руками. Она странно посмотрела на меня и крикнула: — А баню так и оставить? Нет, всё же она не топила её потому, что не знала, как это делается. Я поднялся со стула, прошёл к домику, посмотрел, что творится внутри. Конечно, можно было как-то использовать тепло, но угли уже прогорели, скоро в домике снова будет не жарко. Тогда я вышел и спросил, что она думает по этому поводу. Ничего она не думала, поэтому я успокоился и посмотрел вверх. Начало смеркаться; скоро закипит жизнь на берегу; люди будут ходить по бильярдным, кабакам и ресторанчикам, покупать сладости детям и любимым, целоваться на причалах. Я вздохнул, снова развалился на стуле, снова не зная, чем занять себя. Может, взять свою новую знакомую и погулять с ней по берегу? Существовал риск, что нас увидит Ромка, а по его мнению, Нора тянула бы, в крайнем случае, на троечку по пятибалльной шкале. Мне же что-то в ней нравилось, поэтому я, наплевав на риск, спросил её: — Мэм, вы не заняты сегодня вечером? — Вы меня куда-нибудь собираетесь пригласить, сэр? — спросила она таким же тоном, что мы рассмеялись друг над другом, почему-то сочтя это за хорошую шутку.— Валер, говори мне «ты», не так уж мы и малознакомы, да и, думаю, познакомимся ещё ближе. — Отлично, куда пойдём? — спросил я, не показав и вида, что такая рассудительность меня немного озадачила. Я ничего не знал о городе, поэтому считал своим долгом так спросить. Но Нора задумалась. Как я понял, она никогда ничего не решала в своей жизни, если не могла решить такую задачу. И если у неё до меня были знакомые парни, то она полагалась только на них. Но это были всего лишь предположения, поэтому я глубоко их запихнул и стал ждать ответа, в уме перебирая всё, что я знал о подобных городах: набережные, театрики на свежем воздухе, многая прочая. И, в конце концов, не вытерпев, спросил: — Может, погуляем по набережной. Там должно быть много различных интересностей. И она согласилась, метнулась в свою комнату — так ей не терпелось выйти в свет, а точнее — в приморскую ночь, под свет фонарей в ресторанчиках, под свет китайских фонариков на маленьких столбиках по обеим сторонам дороги, под свет луны над пирсом. Насчёт последнего я не сомневался, но дал себе зарок: меня туда силком не затащишь! Я посмотрел ей вслед, как развеваются полы скидываемого халатика, да закурил новую сигарету, отхлебнул воды из банки, которую предусмотрительно нацедил из колонки, пошёл одеваться сам. В сумке умещалось много чего интересного. Я всегда хотел как-нибудь избавиться от привычки забывать всякие мелочи, поэтому просто не выкладывал их из сумки. И многое из этого мне сегодня должно было пригодиться. Пытаясь найти что-нибудь под настроение, я надел новые чёрные джинсы, кожаный сюртук, который закрывал мне колени и сидел, как на Эдварде руки-ножницы, вместо обычных кроссовок нацепил невысокие сапоги. Наверное, девушки смотрят в зеркало, чтобы увидеть принцессу, а я видел в нём прекрасного принца. Представьте себе, я тоже хотел быть красивым, с той только разницей, что красота для меня — это, прежде всего,— обыденность. Помню, одна молоденькая прелестница одевалась, как в песне: «...мамина помада, сапоги старшей сестры...». Мне стоило больших усилий, чтобы объяснить ей простую вещь насчёт одежды, которую соблюдал: одевайся изысканно, но не перебарщивай. Честно говоря, на этот наряд я копил полгода, но надевал небрежно, не заботясь о его сохранности, и странная вещь — на нём не появилось ни одной царапинки за всё время, в течение которого я его носил. В таком виде я и вышел в сад. Нора. Что за дивный fiery fey fig был на ней в тот вечер. Я мог бы назвать ещё сотни f и ничего не описать тем самым. У маленькой fi был вкус. И такой кривой и глупой фразой закончу, не приводя в сравнение никого и ничего больше. Здесь темнеет быстро. Солнце садится мгновенно, не давая мне ни шанса насладиться закатом. Но какая была луна! И пирс представился мне так ясно, что я чуть не упал с последней ступеньки лесенки, входя в садик, предлагая руку маленькой fi. И мы двинулись через площадь, такой обыденной нам показавшейся, к набережной. Мы ушли от города достаточно далеко, когда я заметил тихий и маленький ресторанчик, несомненно, дорогой. Будто бы сойдя с ума, я повёл Нору туда. Красное и чёрное, лакированные тёмные столы, тяжёлые стулья; я пододвигал один для Норы. Подошла официантка. — Что закажете? Я подумал, что у них найдётся бутылочка малса. Она нашлась. Потом, я попросил два бокала и предложил Норе выбрать что-нибудь в качестве закуски, себе взяв тарелочку кальмаров под майонезом. Она пробежала глазами по ценам и скромно предложила заказать ей мясо в горшочке. Я не стал настаивать, чтобы она не мелочилась, но попросил две порции мороженого. Официантке скоро надоело бегать — так мы её замотали,— и она ушла насовсем. Я улыбнулся: — Вот мы уже и стали вести себя по-хамски, ни капли не выпив. — А это идея,— ответила с такой же улыбкой Нора. Она посмотрела на бутылку, словно та могла открыться от одного её взгляда. Я, всё ещё прощая ей такое нежелание что-либо начинать самой, откупорил вино, налил по полстакана (сначала немного себе, чтобы кусочки пробки не мешали ей). На столе уже лежала пепельница, поэтому я облегчённо вздохнул, избавившись от лишнего общения с персоналом. — Ты часто бываешь здесь? — спросил я Нору. — Брось, ни разу. — Да? — недоумённо поднял брови я.— Жить на море и не бывать на набережной. Никогда не думал, что такое может быть. В детстве, бывая на побережье, я мечтал всегда остаться навсегда, чтобы не вылезать из воды и поедать мороженное тоннами, потом получал в подарок обгоревшие плечи и оставался под домашним арестом. А почему? Она посмотрела на луну, задумавшись о чём-то очень глубоко. Вино лежало на дне её бокала мёртвым грузом, я, откинувшись на спинку стула, наблюдал за движением её глаз, пуская дым в сторону. Наконец она повернула лицо ко мне: — Я приходила купаться в гавань. Там, за поворотом горы, так чудесно. В воду впадает ручей, очень горячий, поэтому вода там тёплая и приятная,— сказала она, как в полусне, потом добавила намёк: — Туда идти всего пять минут. Слишком пошло было бы признаться, что я его понял, поэтому я промолчал, скрестив ноги, посмотрел ей в глаза. Она спрятала их, как прятала всегда, и попробовала вино на вкус, поводила язычком по губам. — Прекрасное вино. Можно взять его с собой в гавань. Наконец-то она стала что-то решать. Может, она и решала раньше, но стеснялась меня. Мы доели с некоторой поспешностью закуски, я воткнул пробку в горлышко, чтобы не расплескать драгоценный напиток, потом затушил сигарету, поднялся, подал ей руку, и мы пошли дальше, обращая на себя восхищённые взгляды, которые льстили ей и не мешали мне. Зайдя за поворот, о котором она говорила, я понял, что это место станет моим любимым. Полутьма, скрытая луна за высокой горой, не потревоженная никем природа. Я посмотрел на тропу, по которой мы пришли, и понял, почему Нора любила это место — здесь никого не могло быть чужого, нам ненужного, нам мешающего; все голоса, все лица остались там, на набережной, мощённой кирпичом; люди боялись уходить далеко от искусственных фонарей и ламп. И я допустил малодушие — мне показалось, что в море плывёт Нора, нагая, чарующая. Я скинул наваждение и нашёл два камня у самой воды, сел на один, поставил вино рядом. Бокалы взять даже на пару минут мне не разрешили, как бы я не настаивал, но удалось купить два пластиковых стаканчика, в которые я и разлил вино сейчас. Нора присела рядом. — Искупнёмся? — спросила она, отпив вина. Поражаюсь, как она могла держать себя в руках и не ласкать горло напитком до тех пор, пока не кончится бутылка.— Смелей. Я снял сюртук, кинул его на камень. И Нора стояла уже в одних только джинсах и блузке. Я кидал на неё тайком взгляды, пытаясь не только определить, в каком виде мы будем купаться, но и насладиться тем, как она раздевается. Боже, я не мог устоять перед этой наивностью. Но потом опомнился и прыгнул в воду ни в чём, не замечая Норы. И вода понесла меня. Она действительно была тёплой и мягкой. Я нырял, выпрыгивал над ней, как дельфин, снова погружался, ложился на спину крестом, переворачивался с бока набок — отдался стихии. Когда я устал, ко мне подплыла Нора и тронула за плечо. — Нравится? — Очень. Буду приходить сюда каждую ночь,— сказал я, повернувшись к ней. Маленькая fi превратилась вдруг в девушку из блестящего алебастра. Я видел её грудь, её красивый живот, руки, пальцами загребающие воду, и, чтобы опомниться снова, ушёл под воду, где сел на дно и осмотрелся по сторонам, ища берег, к которому решил плыть. Но она нагнала меня и здесь, села рядом. Я посмотрел ей в лицо. Что же ей надо было тогда, кроме наслаждения едой и вином, морем и разговорами? Я отвёл глаза и закрыл их, оставив волосы развеваться по течению. Когда я выбрался на берег, то она лежала на камнях, уложив их так, чтобы не оставалось синяков. Она тоже была нага. И я понял, что она, как и я, не испытывает никакого смущения, но и не хочет использовать это. Я сел рядом и уставился в край моря, достал сигареты и закурил. Странный запах и вкус у того табака, который проникает в лёгкие, отгоняя морскую воду из носа, смешиваясь с ней. Никогда я не курил кальян, но, должно быть, ощущения схожи. — Ты очень странный человек,— сказала она. Чёрт возьми, сколько раз мне так говорили. И я никак не мог понять, почему. Может, я действительно странен, но слова — это вместилище для желания, поэтому нужно было преследовать какую-то цель, чтобы так говорить. И пока я мучил голову этой загадкой, Нора успела подтянуть к себе мою рубаху, тоже чёрную, да закурить, как и я. — Зачем ты это спросила? — решил я пуститься во все тяжкие, не замечая, что сам недавно обвинял её в прямоте. Она повернулась на бок, подложив руку под голову, посмотрела на мою фигуру на фоне неба, выпустила дым. — Ты не пристаёшь ко мне. — Держу себя в ежовых рукавицах,— честно признался я, тут же сообразив, что прозвучало это как ещё один ход «цилиндром» по периметру игры под названием флирт, очень похожей на «Монополию», имеющей тот же результат. — Зачем? Я умоляюще посмотрел на неё. Потом посмотрел тоскливо. Она смотрела — это я знаю,— но я не видел её глаз в тени, видел подбородок, положенный на локоток, волосы, падающие волнами по обе стороны овала головы, и мне казалось, что она изучает меня. Но подопытным кроликом я не был. Она забыла про сигарету, всё смотрела и смотрела. И тут я понял, что её «башмачок» из всё той же «Монополии» шагнул и попытался купить ещё один замок. И я его продал, когда наши руки, перешагивая с пальца на палец, наподобие маленьких человечков, встретились. Я его продал, когда убрал свою руку, повалился на живот, уткнув голову в скрещённые руки. Не знаю, что подумала она, но для меня это движение было приглашением перевернуть меня, обнять. Я не хотел сейчас ничего делать первым, но грудь рвало на части, и только не видя ничего вокруг, я мог сконцентрироваться хоть на чём-то, не входящем в мои мысли, которых, по сути-то, и не было. Через некоторое время я понял, что обсох, стал одеваться. От булыжников всё же остались следы, но я, как мне свойственно игнорировать множество вещей, на них не обратил внимания. Она тоже оделась, видя, что я уже допиваю вино, отняла бокал, осушила. Мы пошли домой уже не под руку. Я пинал камушки. Она смотрела под ноги. И, добравшись, я скинул с себя всё, расстелил кровать и лёг, потушив свет. Как-то всё успокоилось. Наверное, это влияние южных тёплых и ласковых ночей. Я заснул. Проснулся я странно рано. На улице было ещё темно, даже фонари на площади уже не горели, хотя им полагалось гореть до самого конца света. И я услышал, когда сонно одевался, чтобы выйти в садик и найти воду в банке на столе, я услышал чьи-то голоса на веранде. Один принадлежал Норе — это я знал точно,— а другого я не уловил. Это был голос девушки, но старше и солиднее казался он мне. Я на всякий случай одел ещё и халат. В халате и джинсах, босиком. На веранде сидели две девушки. Почувствовав, что я тоже вышел в сад, они обернулись, и та, которую я не знал, обмерила меня с ног до головы изучающим взглядом. Я присел на перила и взял банку с водой, напился. — Это Валера,— объяснила моё появление Нора. — Оч приятно,— нетрезво произнесла та, другая, и представилась сама: — Вера. Я улыбнулся и снова приложился к банке. На столе стояли бокалы с вином, под ним расположилась батарея пластиковых бутылок с ним же. Ясно, что за разговором шла дегустация разных сортов. Я закурил и попросил себе тоже налить. Мне дали полстаканчика «Чёрного доктора», да попытались втянуть в беседу, как новоприбывшего к костру путника. — Надолго к нам? — осведомилась Вера. — Пока не надоест, или не выгонят,— сказал я. — Неужели на всю жизнь? Шутка была интересной. Такие приходят в голову только людям с чувством юмора. Вера такой не казалась, хотя кто их знает, этих ненормальных. У неё были тёмные каштановые волосы, уложенные назад в крендель, тяжёлые очки на переносице и губы, на которых были видны следы от губной помады, не так давно стёртой тыльной стороной руки. Она была немного крупнее тонкой, как спичка, Норы, носила халат. Кто она? Неужели в халате можно ходить по городу в гости? Или она тоже здесь живёт? Я посмотрел на небо, подумав, идти ли мне спать, но откинул эту мысль, присел на свободное место. Эндрюс лежала там, где я её оставил, совершенно о ней позабыв. Вера перехватила мой взгляд: — Это ты читаешь? — Да,— я понял, что сейчас меня будут опрашивать по всем статьям. Понял я так же, что Нора многое ей рассказала о моих странностях.— Если хочешь, то бери почитать. Я уже второй раз её перечитываю. Книга так и осталась нетронутой. Я решил, что Вера заберет её, когда будет уходить. — Может, поиграем в карты? — спросила Нора, попытавшись хоть чем-нибудь занять нас троих. — В какую игру? — спросил я, недолюбливая «дурака», обожая преферанс.— В преферанс? — Конечно,— ответила Вера. И мне показалось, что сейчас роль хозяйки играет она. Эту роль я поначалу приписывал Норе, но, считаясь с её нерешительностью, можно было сказать, что дом пуст, а она — всего лишь кошечка, которую пустили погреться добрые дети, а потом они куда-то ушли.— Преферанс я люблю. Нора поднялась, не поправляя халатик, под которым ничего не было, побежала в дом. В её руке я заметил книжицу в суперобложке, которую до того она держала под столом, чтобы я не заметил. В голове появилась дурацкая мысль: посмотреть украдкой эту книжку, когда Норы не будет в доме. Вслед за мыслью появилась Нора с колодой, ручкой и тетрадью. — Кто будет записывать? — спросила она, садясь за стол и убирая шестёрки из колоды.— Я не умею. Я предложил свои услуги и расчертил поле на троих, играть решили до двенадцати. Карты раздали, я, не смотря в них, налил себе без спросу ещё вина, выкинул сигарету. — Кто что скажет? — Я пас! — воскликнула Нора, расстроившись почему-то. Вера тоже спасовала. Я взял «на раз», потом, рассчитывая взятки, спросил: — Нор, почему ты такая? Грустно стало? Десятерная,— и положил карты на стол. Нора подняла их, просмотрела, смешала все и стала рассеяно тасовать. Я записал себе десяточку и посмотрел на неё, склонив голову на бок. — Так, одна история случилась,— сказала она таким тоном, что у меня бы пропало всякое желание продолжать разговор, если бы я не любил истории, поэтому я попросил её рассказывать дальше. Она закурила и медленно, выдавливая и обдумывая новые фразы, заговорила: — Переспала я с одним парнем. И у нас вышла неурядица. Резиновый друг порвался. Я думала, что беременна, потом, конечно, выяснилось, что это не так. И приходили вчера утром его друзья. Говорили, что я такая сволочь. Я же хотела оставить ребёнка. Знаешь, я же, сделав аборт, могу совсем остаться без детей. Из этой сбивчивой, вымученной, некрасиво рассказанной истории, было понятно, что говорили друзья того подонка. И я сказал единственное, что говорят в таких случаях: — Ты правильно сказала. И она, раздавая карты, ещё несколько раз повторяла по-разному: — Если я сделала бы аборт, то больше не смогла бы иметь детей. Я смотрел не на неё. Я наблюдал за Верой. Она сидела, курила, и я видел, что она тоже была среди них. Как тошно всё это. Ладно, чтобы отвлечься, я посмотрел в карты, объявил: — Пас. Вера опомнилась и попросила поставить какую-нибудь музыку. Нора вынесла на веранду магнитофон, стала рыться в кассетах. — Можно, я поставлю своё? — спросил я. Им было интересно, что я слушаю, поэтому они разрешили мне достать «Домой» Дягилевой. Такого они ещё не слышали. Должно быть, здесь и Высоцкого не часто ставили. Но the Doors среди кассет Норы я видел. Но все они были заполнены только популярными песнями, не сосредотачиваясь на каком-нибудь отдельном исполнителе. Видно, к ней часто приходил кто-нибудь, и она ставила музыку по заказу. Надорванный голос Янки им понравился. Так кассету оставили играть. В это время я закрыл их обеих и выпил стакана два вина. — Ещё партию? — спросила Вера, но Нора покачала головой: — Лучше посидим, послушаем. Я спустился в сад и там сел под деревцем. Они переговаривались, особо не смотря в мою сторону. Мне было интересно, о чём они болтают, но я не подходил ближе, чтобы разговор не закончился. Я скрестил руки над коленями, опустил голову, закрыл глаза. Так я и сидел, пока меня не позвали: — Валер? Я подошёл к ним, облокотился на перила: — Что? — Ты так там сидеть и собрался до утра? — Вера смотрела мне в глаза, играя с помпоном на конце пояса от халата. — А что? Есть предложения? — я устало посмотрел в ответ. — Нет, ты можешь замёрзнуть. — Отчего такое внимание? Неохота труп убирать из сада? Ладно, вы как хотите, а я намерен идти спать и не выползать из кровати до обеда,— сказал я и отправился к себе, плотно затворив дверь. Музыку сделали потише, когда переворачивали кассету, но слов было всё равно не уловить. Поэтому я и не стал обращать внимание на тему их беседы, включил настольную лампу. Спать, честно говоря, не хотелось. Я оглядел полки, но ничего не нашёл на них путного, достал из сумки Кортасара и начал чтение, нагишом развалившись на кровати, вытянув спину. Свет на веранде горел ещё с полчаса, потом потух и я услышал, как они поднимаются на второй этаж. Какое мне дело? Я взглянул на часы, отметив, что проспал тогда всего-то пять часов, потом хмыкнул самому себе и продолжил чтение. Но после пяти-шести строк отложил книгу. Как-то не шло. Открыв окно настежь, я залюбовался темнотой улицы, не так давно заполненной людьми и торговцами. А рядом начиналась стена, отгораживавшая садик. И меня потянуло на неё забраться. Я надел штаны и вылез в окно. Я любил высоту и ориентировался в пространстве, что твоя кошка. Со стены было видно звёзды, луну и... комнату Норы в свете лампы под потолком. Комната напоминала мне ту, в которой я теперь жил: всё те же шкафы с цветастыми корешками книг, стол a la pitbull, кровать. Нора стояла перед зеркалом. Она была нага и любовалась собой, приподнимая непослушные волосы. Она вертелась из стороны в сторону, не в силах оторвать глаз от своего отражения и делая танцевальные па. Я отвёл взгляд от этого тела, словно выточенного из куска бирюзы, сел в позу орла и закурил, постаравшись, чтобы зажигалка щёлкнула как можно громче. — Привет,— она прислонилась к окну, открыв его. Она уже накинула халат, в спешке забыв заправить пояс.— Что ты тут делаешь? — Сижу,— просто ответил я.— А это твоя комната? Она махнула рукой: — Залезай сюда. Я прыгнул на стену, подтянулся и в тот же миг сидел на подоконнике, осторожно опустил ноги и выпрямился. — А у тебя ничего. — Бардак,— дала название этому «ничего» Нора.— Извини, не прибираюсь. А что ты делал на стене? Только честно! — Сидел. Люблю высокие точки,— я сделал страшные глаза.— С них приятно падать. Она засмеялась, потом закрыла рот, словно боясь, что кто-нибудь услышит. — Что такое? — Сестра уже спит. Дак вот кто такая Вера. Сразу вспомнилось, что Нора говорила о приезде родителей. Но Нора объяснила: — Она приехала сказать, что родители будут только на следующей неделе. Так удивилась, что я нашла всё же жильца. И ещё больше, когда тебя увидела. — И что она обо мне думает? — спросил я, не понимая последней фразы. — Ну, это не мои секреты. Я почему-то не стал спрашивать её дальше о Вере, но повисла неловкая пауза. Я стоял в её комнате посреди ночи — слишком неловкая пауза. Но она села за стол, немного нервно и быстро, и что-то начала писать. Я попытался подглядеть, но был отстранён. — Прочтёшь у себя. А теперь полезай. Я покорно сел на подоконник и, козырнув на прощание, сверзился на стену, перепрыгнул к себе в комнату. Какие-то письма. К чему такие предосторожности? Я сел за стол и развернул послание, попытавшись немного успокоиться после такой спешки, похрустел суставами и стал читать. «С чего начать? С самого твоего прихода? Да! Когда я увидела тебя внизу, под балконом, то почувствовала что-то непонятное. Смешно. Люди краснеют, когда говорят такие слова. Я хочу почувствовать твою силу, твоё тело... Может это неправильно? Нечестно по отношению к Сашке? Может, мне следует прогнать тебя? Нет, ничего не знаю, не знаю, что мне следует делать. Хоть ты подскажи». Я свернул листок, скривил губы. Девочки, мальчики — все чего-то не знают, спрашивают. А как я могу знать, что ей делать. Конечно, я бы не отказался с ней переспать, не отказался бы гулять с ней, но мне всегда получалось возбудить во всех девушках чувства к себе так быстро. И эта быстрота мне была противна. А сейчас был как раз такой момент. Что-либо ответить? Так я только заставлю её послушать меня, или не послушать. Ненавижу заставлять. Вариант: пусть мучается и решает сама. Но отец мне давно говорил, что этот путь чреват. Я закинул ноги на стол, взял одну из своих тетрадей-дневников и положил послание между двумя листами. Я продумал все варианты и начал писать ответ. НЕТ, Я САМ НЕ ГОТОВ! Сложив листок в самолетик, я высунулся из окна и отправил его к ней на балкон. Послышался шорох, Нора перегнулась через ограду и увидела меня. Я скрылся. И бухнулся со всего размаха на кровать, попытавшись спрятать лицо в подушку. Сердце бешенно колотилось. Я всё ещё боролся с сомнениями. Какая-то часть меня говорила, что я поступил неправильно. А в целом всё выходило как в той фразе: пришёл Магомет к горе и не знает, как на неё забраться. Я хмыкнул, её вспомнив, достал вино из-под стола и отхлебнул из горлышка, внезапно заметив, что стало светлеть. Спать я уже не хотел, поэтому посмотрел на часы, вышел в сад, стал умываться под колонкой, открыл захваченный с собой пакетик с принадлежностями, почистил зубы, побрился, закрыл кран. На балконе, что нависал над верандой, стояла Вера с полотенцем через плечо. Ещё одна, подумал я и отправился на площадь за сигаретами. И в воротах столкнулся с Ромкой так внезапно, что чуть не упал, отшатнувшись. Он стоял, прислонившись к столбу у ворот, и смотрел, как умывается Вера. Одет он был как всегда просторно, что напоминало мне о его рэпперском прошлом, да смолил сигаретку. Мы расцеловались. — Как дела? — спросил он, явно немного с намёком, всё ещё смотря мне за спину. — Как ты меня нашёл? — Видел недавно, как ты, Ромео в спортивных портках, по карнизам лазишь. Мы на той стороне площади квартиру снимаем,— объяснил он и ткнул пальцем в дом, чьи окна располагались как раз напротив... окон Норы. Теперь понятно, как он меня обнаружил. Конечно же, лупился в комнату Норы, когда она вертелась перед зеркалом.— Куда собрался? — За сигаретами. Ты, кстати, что куришь? — спросил я. Он продемонстрировал мне обычный для него «Честер». Я взял одну сигарету, закурил от предложенной зажигалки, но купил себе любимый «Житан» в только что начавшей работу палатке, спрятал пачку в карман.— Пошли, пробздимся,— и потащил его на набережную.— Как у тебя-то дела? Когда приехали? — Вчера вечером. Мать всё волновалась, как ты устроился. Вот, сказал ей, она и успокоилась. — А отец? Тут Ромка замолчал и уткнулся в землю носом. Об отце он говорить не хотел, стеснялся меня. Батяня не был мне родным, да возненавидел за ту самостоятельность, с которой я решил начать свою жизнь. Да и Ромка не был мне родным братом. Просто две семьи слились в одну, как раз тогда, когда я закончил копить деньги на своё личное дело — хотел издать свои работы. — Ладно, очнись, пошли, развеемся,— сказал я, ободряюще. — А почему ты девушек с собой не взял? — спросил Ромка, всегда нервничая на их счет. Я отвесил ему шутливый подзатыльник: — Ты всё о бабах да о бабах. Давай, лучше, побродим так, мужской компанией. Во! — ткнул я пальцем в зал игровых автоматов и выкинул окурок в мусорку рядом с ним.— Сейчас увидишь, как работает профессионал. Я всегда знал, когда мне будет везти, а когда просажу все деньги. Сейчас я мог рисковать, закрыв глаза. И я купил жетончиков, сел за «однорукого бандита», опустил их в слот. Барабаны бешено закрутились. Быстро выскочили три «семёрки». Вот это я называю удачей. Я только протянул руку к кнопке, чтобы снова запустить их бешеную карусель. Но главное — забрать деньги вовремя. И я отдернул её, как обжёгся. Нет, нельзя слабовольничать. И забрал деньги сразу же. — Сколько? — спросил всё ещё куривший на улице Ромка. — Умножь jackpot на пять,— сказал я и помахал заработанной тысячей перед его носом. Он попытался их поймать, но у меня реакция была лучше.— На тебе должок. Ты мне бутерброды покупал, помнишь? Пошли, выпьем пива в бильярдной. — А поиграем? Я несколько сурово посмотрел на него: — Я играю на деньги, ты знаешь. Иначе могу потерять стиль. Ты получаешь на карманные расходы? — спросил я и посмотрел на вытащенную из кармана десятку, смягчил условия: — Проигравший оплачивает партию. Ну а пивом угощаю просто так,— добавил я, чтобы успокоить его. Ромка же в этом не нуждался, несясь к бильярдной на всех парах. Сели рядом со столами, чтобы понаблюдать, как играют люди, выпить спокойно пива, расслабиться на минутку. Я ещё не мог отдышаться после выигрыша, хотя знал, что выиграю. Так бывает со мной во всех областях жизни. Итак, мы потягивали янтарный напиток, мне захотелось расспросить Ромку, как всё-таки обстоят дела дома. Я хотел прийти в семью и быть встреченным объятиями, а не руганью.— Ты говорил, что мама волновалась. Почему? — Прикинь, нас обокрали на станции. — Ё моё! И на сколько? — Спёрли сумочку у Саши. Она в слёзы кинулась. Дура! Из-за какой-то расчёски плакать. Я не любил, когда Ромка так отзывается о моей сестре, но понимал, что, если бы я не ушёл, то говорил то же самое. Саша была слабоумной, но мать не хотела отдавать её в клинику. Ох уж эти матери. Но и я не хотел этого, подчиняясь какому-то внутреннему чувству. Может, из-за того, что мы были гораздо больше, чем брат и сестра? Не знаю. — Это ты зря. Расчёску я ей подарил. Ромка посмотрел на меня, подняв брови, сделав жалкие глаза. Он понял, что допустил промашку. — Извини,— пролепетал он, внезапно став таким мелким, что я простил. Но всё равно я бы простил ему это, ведь всегда прощал всё своей семье.— Пошли, поиграем? Я обмазал меловой пылью левую руку, выбрал кий. Столы были американского образца, поэтому проиграть я не боялся. К тому же мне сегодня положительно везло. Играли молча, допивая уже третью кружку за всё время. Сделав его со счётом четыре-один, я предложил разойтись. Мы побрели домой. По дороге я купил пакетик с козинаками, настолько липкими, что они растекались по пальцам. Ромка от угощения отказался. — Ну, пока! — я протянул ему руку.— Заходи как-нибудь. Он чмокнул меня в щёку и упрыгал. Я же повернулся и двинул к дому. В садике никого не было. Похоже, Нора и Вера тоже ушли гулять. Я прошёл мимо вишен на веранду и сел за стол, увидел, что книги уже нет. Магнитофон стоял под столом. Я включил его. Кассету девушки так и не поменяли. Что делать? Я рассеяно достал козинак и погрыз. Вкусности и сладости я обожал. — Привет,— сверху свесилась вниз головой Вера. Она ещё не просушила волосы, которые спутанными макаронами свалились мне на плечи. Я поморщился и отодвинулся, посмотрев на неё. — Привет,— всё ещё рассеянно махнул рукой я.— Где Нора? — Спит ещё. А ты как погулял? — Нормально. Она спустилась и села рядом, попросила сигарету. Она была в спортивном наряде: чёрных лосинах, таком же топике, очках. Мне она напоминала стальных арийских женщин, или же — инструктора по тяжёлой атлетике. Человек воистину преображается, одевая на себя нечто новое, в чём его ещё не видели. Я открыл пачку, угостил её. — Козинаков хочешь? — Нет, спасибо. А кто это был с тобой? — Брат. — То-то вы так целовались,— она по-дурацки глупо хихикнула.— Ты из этих? — А что? — наклонив голову, игриво и, кидая взгляды на её ноги, спросил я.— У тебя были какие-то планы? Она откинулась на стуле, потянулась и, улыбаясь, шепнула: — Да. Знаешь, пошли, побегаем в парке. — С удовольствием. А там бадминтон есть? — сказал я, желая устроить себе сегодня праздник тела.— Есть? Тогда подожди, я переоденусь. Ракетки брать свои? Она ответила, что это лишнее, и я умчался, чтобы нацепить на себя хипповские шорты, до дыр заношенные, вместо тяжёлых шароваров. И мы побежали. С заднего двора был выход сразу в парк, где возвышались сплетения вереса над нашими головами, а на полянках валялись усталые люди, зашедшие в тень, и резвились беззаботные дети. Когда я выбежал из-за кустов, что отделяли дом от парка, то не почувствовал изменения почвы под ногами. Так оно и было: никакого асфальта, только земля, немного присыпанная галькой. Мы в шутку встали в стойку, потом, когда я крикнул «Старт!», побежали. Она была на корпус впереди, что бы я не предпринимал, и я понял, что можно поспорить, кто из нас победил бы в борьбе. Я сказал ей об этом. Она рассмеялась: — Можно попробовать. И мы пошли на площадку, сели на маты, чтобы передохнуть. Я закурил, предусмотрительно взяв с собой пачку. Вера же опять была без сигарет. Могла бы и взять из комнаты, пока я одевался. Мы покурили, потом я встал и предложил начать. Сразу я занял верхнюю левую позицию, широко раскинув руки. Она же решила действовать силой, не уклоняясь от выпадов, но отклоняя их жёсткими блоками. Тогда я стал запудривать мозги, делая ложные удары, обманки, да подсечки. Вскоре я сидел на ней, удерживая на лопатках. Она постучала по мату рукой: — Сдаюсь. Я подал Вере руку, чтобы помочь встать, но она только увлекла меня на землю ловкой подсечкой. Теперь мы лежали рядом, стараясь отдышаться и прекратить этот глупый смех. — И всё-таки, почему вы так целуетесь? — спросила она серьёзно, прямо как репортер. — Хочешь узнать? — ответил вопросом на вопрос я, наперёд зная ответ. У Веры не было понятий о скромности. Её хватало только на то, чтобы пытаться скрывать свои желания за игривым тоном своей речи. И когда она ответила, я уже подавал ей во второй раз руку. Теперь она поднялась и повела меня, будто бы я не дошёл сам, или мог сбежать, куда-то в сторону от дороги. Когда мы зашли в чащу, слева от которой стоял корт, то оказались около маленького домика. Он был немного вычурен, в отличие от остальных, покрашен в синий цвет, а на крыльце стояла неумелая копия Венеры. Я даже хотел пошутить на этот счёт, но опомнился и спросил: — Что здесь? — Бабушка жила, потом дом стал моим. Заходи, открыто,— пропела она, предчувствуя то, что должно случиться. А дверь действительно была открыта, я толкнул её и вошёл в такое же маленькое помещение, каким представлял себе потроха этой конуры. Кровать два метра на два, стол (кстати, неизменный для этого семейства), стопка газет в углу.— Тут давно никто не бывал. Хотя, я тут держу всегда...— сказала она и достала из стола пакет с чем-то, отдалённо напоминающим перемолотый в зубной порошок пирог. Я чмокнул губами. — Что это? — Торт,— пожала она плечами.— Хочешь? Я культурно отказался от угощения, не очень-то хотелось забивать рот всухомятку пирогом, да ещё неизвестно какой давности. Она и бровью не повела, убрав всё обратно. Я сел на кровати и закурил, подумав, что будет дальше. Вера собиралась просто потрахаться. Мне же такое никогда удовольствия не доставляло. В голове возник план. И как раз вовремя — потух свет. Я потянул её к себе и стал поглаживать волосы, распустил её «крендель» на затылке, стащил очки. Она кинула меня на спину и стала расстёгивать рубашку... Господи, как же она орала, почувствовав под ней две аккуратные груди. Я сел на кровати, попытался её обнять, но Вера сопротивлялась. — Ты кто? Женщина? Гей? Меня прорвало. Как же я заржал, превращаясь обратно. Вот те на. Ну и реакция. Она вскочила, врубила свет. Я тут же застегнулся, пряча то, чего уже не было. — Что ты смеёшься? — спросила она, прижимаясь к стене. Глаза у неё были размером с тарелку каждый. И я никак не мог заглушить смех.— Кто ты? Я наконец успокоился и только немного хихикал. — Приколист,— фыркнула она и тоже унялась после того, как я показал свою грудь, мужскую, какую она видела, когда я умывался сегодня утром.— А я уж подумала. — Глупышка. Лучше оставим на потом. Ты извини, я не могу по-другому объяснить. Мне не очень хочется сейчас. Пошли домой,— я поцеловал её в губы и повёл под руку по парку.— А что за книгу вчера Нора прятала? — Какую книгу? — Это большой секрет? Ту, что она уносила, когда начали играть в преферанс. — А! Так, ничего особенного. Но я стоял на своём: — Тогда расскажи. — Она спрашивала, не могу ли я... научить её чему-нибудь... в этом смысле. — Ясно,— я улыбнулся.— А обо мне она ничего не говорила? — О тебе? — Вера выказала удивление.— Ничего особенного. Так, говорила о...— она замялась. Мда-а, вытянуть что-либо из Веры было сложно, но как мне хотелось знать всё, найдя в себе силы успокоить своё любопытство. В голове, как в теории вероятности второго семестра, крутились три версии: Вера хотела отвоевать меня у Норы (сильное у меня самомнение); Вера просто давно не была с мужчиной (вот здесь я мыслю чисто по-своему); я чего-то ещё не знаю. Ой! Я вспомнил внезапно, что ничего так и не написал вчера. С чего бы это? И как-то лениво было садиться за письмо сейчас. А ведь совсем недавно я мог заставить себя писать каждый день отведённые графоманские две тысячи слов... Плевать! Мы дошли до дома очень быстро. Я сразу скинул рубаху и сунулся под колонку, чтобы привести себя в порядок. Как же хорошо было потрястись по парку, полностью измотаться. Вера тоже ждала своей очереди, сидя на стуле. Над верандой показалась Нора. Она держала в руке мой пакет с козинаками. — Привет. Я оторвался от колонки, пустил Веру. Она скинула топик и встала под струю воды, взвизгнув,— вода, как всегда, была холодной. Нора спустилась, села рядом. — Любишь сладости? — Да. Не против, что я взяла немного? Я покосился на остатки. «Немного» означало «почти всё», но я сказал, что не против. — Как дела? — Бегали по парку,— я снова взглянул на Веру, ожесточённо боровшуюся с напором воды.— Всё отлично, только устали. Завтра родители приедут? — Ой, а что завтра? — Понедельник. — Должны приехать,— равнодушно пробормотала она. И чего она тогда так удивилась вначале? Я откинулся на стуле. С моих волос капало на пол, но Нора ничего не сказала на эту тему.— Вера опять будет жить у себя в домике. Она тебе его показывала? На что это она намекает? — Да. Она всем его демонстрирует? Оказалось, что всем. Ну и порядочки у них. Я протянул руку под стол и достал вина, налил в стаканчик, которые, казалось, никто и не уносил, будто это считалось ненужным занятием. К нам присоединилась Вера, отжимая волосы. — Про что это вы так шушукаетесь? — спросила она с наглой улыбкой и тоже взяла себе вина. — Вечер уже. Я скоро уйду, если придёт моя сестра, то пусть у меня переночует. Вы не против? — спросил я, намечая большие планы на весь оставшийся вечер. Какой же я авантюрист в душе! Кошмар! — А куда ты? — спросили они хором, словно уже что-то наметили на оставшуюся часть вечера. — Дела тайные. А вам, маленьким девочкам, о них знать не положено,— сказал я с улыбкой и посмотрел на небо. Так оно и было: начинало темнеть с угрожающей быстротой. Я полетел к себе, взял два комплекта одежды: мужской и женский. Вера и Нора опять о чём-то переговаривались на веранде, снова шепчась. Я вышел с пакетом вниз.— Ладно, я пойду. Не скучайте.