Он позвонил, когда кроме меня дома никого не было. Жена отправилась гулять с детьми, а я целиком погрузился в негромко бормочущий телевизор, растворяя в нём усталость и раздражение закончившегося рабочего дня.

Откликнувшись на звонок, я вышел за дверь и увидел перед собой мальчика. Самого обыкновенного мальчика-побирушку лет двенадцати с загорелыми до черноты руками и лицом, с всклокоченными белыми всё от того же солнца волосами. В руках мой гость держал несколько пожухлых букетов цветов.

— Дядь, у тебя цветы есть? — жалобно протянул он, опережая моё желание захлопнуть дверь.

— Чего? — изумился я настолько искренне, что так и остался стоять посреди коридора, забыв об отвращении к нищему попрошайке.

— Цветы,— тут же ответил мальчик, протягивая мне для убедительности свои букеты,— есть?

Я отстранился, и мне на тапочек высыпался целый ворох шуршащих белых лепестков.

— Нет,— сурово ответил я и отряхнул тапочек.

— Ну ладно, потом зайду,— не менее решительно ответил юный гость и зашагал в сторону лестницы.

Я не обратил внимания на его слова, только тщательно запер дверь и вернулся к своему телевизору, готовый моментально забыть о случившемся.

Второй раз мальчишка пришёл через неделю. Я опять выскочил на лестницу, забыв посмотреть в глазок, и оказался перед просителем, встречаться с которым мне совсем не хотелось.

— Дядь, у тебя цветы есть? — протянул он заученным голосом.

— А тебе ключ не дать от квартиры?

— Не-а, не надо,— ответил он абсолютно серьёзно, и сразу продолжил без перехода.— Цветы дашь?

— Дам,— зло ответил я, захлопнул дверь и почти побежал на кухню, где уже не первый день засыхал давно подаренный жене букет.

Схватив полумёртвые цветы и ощутив в руках гниль протухших в воде стеблей, я вернулся на лестницу и, морщась от тошноты, впихнул их в руки мальчика.

— Спасибо,— ответил он и ушёл.

Разговаривать о случившемся с кем-то страшно не хотелось. Не знаю из-за чего, но мне показалось, что такой рассказ может вызвать один смех у нормального слушателя, поэтому через неделю я купил букет свежих гвоздик и, спрятав его от жены, стал ждать юного гостя.

Он пришёл как раз тогда, когда я его вышел встречать. Минута в минуту, словно в глубине лохмотьев мальчик прятал точнейшие швейцарские часы.

— Дядь,— затянул он, но я его оборвал, показав букет.

— Спасибо.

На меня взглянули два глаза, в глубине которых чудился такой восторг, на который иногда способны лишь подрастающие дети.

— Я пойду? — робко вдруг спросил мальчик, приняв подарок и аккуратно держа его обеими руками.

— Подожди. Ты мне только расскажи, зачем тебе цветы?

Я сам удивился тому, что затеял этот разговор, но никак не мог остановиться, успокаивая себя тем, что происходящее — всего только лекарство от нарушенного однажды однообразия жизни.

В ответ мне досталась одна короткая фраза:

— Пошли.

И я пошёл вслед за незнакомым нищим, успев лишь переодеть тапочки на кроссовки, и накинуть куртку.

Через некоторое время он привёл меня к жалкому поломанному лесочку, окружавшему большую свалку, наполненную рокотом бульдозера и клекотом разогнаных им чаек. Мальчишка с деловым видом шагал между деревьями, ни разу не оглянувшись в мою сторону.

Шли мы ещё минут десять, пока не остановились перед крошечным шалашом, собранным из разношёрстных досок в середине лесополосы. Рядом с шалашом едва заметно возвышался холмик земли, до самого верха засыпанный старыми увядшими цветами. Мальчишка очень осторожно смахнул их в сторону и положил на холм своё сокровище. Прямо под кусок фанеры, на котором корявым карандашом было выведено одно слово: "МАМА".

Где это находится, я не смогу сказать, потому что не запомнил дороги, а как только понял, куда попал, сразу бросился бежать, и долго ещё кружил в однообразных перелесках, постоянно натыкаясь на жутких людей, живущих здесь.

Больше мальчик ко мне за цветами не приходил.