Самое красивое небо случается в середине дня, когда нескончаемый поток туч, влекомых ветром мне навстречу (а ветер в этом месте всегда дует в одну сторону), как будто нарезает жирными, масляными ломтями солнечные лучи, заставляя их сверкать и искриться вытянутыми полосками по всему горизонту и пробегать по мне один за другим. Воздух в такие часы, обычно, густо окрашивается бездонной синевой и, оторвавшиеся от общего потока сгустки тумана, то отставая от стремительных, но слишком ватных облаков, а то — легко опережая их, вырисовывают на лазоревом холсте картинки детского калейдоскопа, призрачные в своей воздушности, живущие лишь краткий миг от одного перестроения до другого, но неизменно захватывающие и грозные в молниеносном возникновении и смерти прямо надо мной, так высоко, что отчаянно не хватает внимания, чтобы охватить сразу всю картину, разыгрывающуюся над землей, раскрашенной, как зебра, в солнечные и тенные полоски.

Когда удаётся поймать такой момент в природе, я на бесконечно малые секунды закрываю глаза, чтобы доставить себе удовольствие самостоятельно представить и домыслить круговерть картинок, чувствуя себя настоящим творцом — художником, облачённым властными возможностями рождать в этом мире то, чего раньше там не было. Прямо как сама Природа, наделённая подобным даром от начала времён и пользующаяся им так искусно и естественно, что нормальный наблюдатель никогда не обратит на происходящее своего внимания, думая лишь о красоте, неповторимой ни в каком другом виде.

Так я старался состязаться с естеством, когда его прелесть делала мои шансы победить уничтожающе малыми, но в этой борьбе был скрыт совсем другой, необходимый мне, смысл: творя неподражаемое, я забивал свою голову образами, живущими для того дня, когда погода оказывалась прескверной, и спасение от тоски находилось только в том, что способна была сохранить несовершенная моя память.

В такие дни я смотрел на тяжёлые тучи, выкрашенные накоплённым дождём так густо, что они отбирали у меня весь солнечный свет, и думал, почему вода, живущая на земле в виде прозрачных ручьёв, кристального снега или же невидимого пара, заметного лишь потому, как преломляется сквозь него очертания предметов, вдруг в небесной вышине превращается в черноту непогоды, гонящую всякое живое существо забраться в своё укрытие и пережидать, пока ветер не уволочёт все тучи за далекий горизонт.

Но в непогоде, как это не покажется странным, тоже скрывалась неимоверная красота, пусть и неподвластная обыкновенному разумному пониманию. Яркие всполохи молний или, наоборот, еле заметные блики падающих капель, поймавших редкий осколок света, пробившегося сквозь множество отражений откуда-то издалека, способны вызвать не менее сильные чувства, нежели загадочный блеск далёких горных вершин в ясный солнечный день.

Я часто с удовольствием слежу за ними, но несмотря ни на что, тёплое солнце всегда приносит гораздо больше радости. Когда ненастье затягивается, я жду его и скучаю в надежде, что через мгновение небеса вдруг расцветут бутоном расходящихся туч, и в образовавшийся колодец со своего лазоревого постамента на меня обрушится жёлтое до выгоревшей белизны солнце. Его лучи растопят скопившиеся в расщелинах колючие снежинки, тщетно стремящиеся обрести там покой от своего погонщика-ветра, и подымут невесомым паром всю лишнюю влагу обратно в воздух, где ей есть самое настоящее и неизменное место.

И тогда я вновь закрываю глаза и думаю о собственной судьбе. О том, что я стою на этом месте уже больше двадцати тысяч лет, выточенный из монолитной скалы древним народом, давно исчезнувшим с земли на своих сверкающих кораблях, уступив место другим, пока ещё преодолевающим сквозь жестокость и злобу тяжёлый путь к совершенству. Эти новые люди каждый день ходят у моего подножия, редко отрывая глаза от камней под ногами, и совсем не замечают во мне, давно изъеденной водой и ветром, той красоты, что когда-то стремились передать мои создатели.

Мне становится очень обидно, и я резко распахиваю глаза, чтобы смотреть на нескончаемо переливающееся небо, лишенное всяких чувств и неспособное причинить боль.