Всеволод Сахаров / И.С.Тургенев: Искусство финала

О финалах тургеневских романов сказано и написано много. Но только Антону Павловичу Чехову пришла счастливая мысль их объединить и сопоставить, увидев в них некое, разумеется, относительное, художественное целое, разъясняющее особенности дарования Тургенева-романиста. В известнейшем, много раз цитировавшемся чеховском письме к А.С.Суворину от 13 февраля 1898 г. говорится, что финалы «Дворянского гнезда» и «Отцов и детей» похожи на чудо. Но самое интересное замечание сделано относительно конца романа «Накануне»: «Финал этот полон трагизма» ¹. Чехов — рассказчик и автор лирических пьес всегда придавал огромное значение завершению художественного произведения и был особо чуток к работе других писателей над концовками — достаточно вспомнить его краткую, но точную оценку финала «Воскресения» Льва Толстого. Так что к чеховским мыслям следует прислушаться, и тем более потому, что говорит это прямой наследник Тургенева, развивший и переосмысливший многие его мысли и образы.

В проницательном чеховском отзыве поражают неожиданные слова о трагизме финала романа «Накануне». Они не удивили бы нас, если бы речь шла о «Довольно», «Поездке в Полесье», «Первой любви» или «Вешних водах», то есть о повестях Тургенева, где этого элегического трагизма более чем достаточно. Относительно же романа «Накануне» у читателей и критики давно сложилось совсем другое мнение: мы знаем, что это роман ожидания и надежды, весь обращенный в будущее России и прозорливо предсказывающий появление в ней новых, деятельных героев, способных изменить ее облик и исторические судьбы. Все мы помним название знаменитой статьи Добролюбова о тургеневском романе — «Когда же придет настоящий день?». Статья эта представляет собой именно революционную программу, призыв к решительным действиям, и роман Тургенева давал для такой трактовки все основания. Какой же тут может быть трагизм?

Но, обратившись к финалу романа «Накануне», мы убеждаемся в правоте Чехова. Здесь царят смерть, глубочайший ужас смерти, страх человека перед всеобщим исчезновением. И эта мрачная дымка постепенно сгущается вокруг Елены и Инсарова. Гибнущая, лишенная будущего Венеция, умирающая от туберкулеза Виолетта в финале трагической оперы Верди «Травиата», страшный сон Елены, ее постоянное чувство вины и греховности своего счастья, выразительно описанная смерть чахоточного Инсарова, его жуткий черный гроб — все это весьма далеко от оптимизма, от веры в будущее и вполне соответствует высказанной здесь скорбной авторской мысли: «Уже кончилась маленькая игра жизни, кончилось ее легкое брожение, и настала очередь смерти».

И когда немецкий переводчик «Накануне» самовольно дал роману «счастливую» развязку (Инсаров отказывается от борьбы и поступает на русскую государственную службу), Тургенев был возмущен: «Каково это моему авторскому сердцу!» ². Он добивался совсем другого — ощущения скоротечности жизни, чувства трагизма, долгого прощания с молодостью, ее простодушными радостями и огорчениями. Эту-то ноту безысходной и глубокой печали и уловил в финале тургеневского романа Чехов , особо чуткий к такого рода сюжетам и сам не раз писавший о болезни и смерти.

Да, финал романа «Накануне» полон трагизма, однако это совсем не отменяет главной авторской мысли, лежавшей в основе книги и послужившей поводом для оптимистической статьи Добролюбова. Ясно, что мысль эта — утверждающая и даже пророческая, ибо в 60-е годы приходит этот «настоящий день», появляются русские Инсаровы — Базаровы, а в 70-е годы они, как бы возвращают долг своему предшественнику-революционеру, отправляются освобождать его родину — Болгарию.

Так что автор «Накануне» опять оказался пророком. Трагизм финала его книги не отбрасывает мрачную тень на весь роман, не убивает высказанную в нем веру и надежду на великое и светлое будущее новой России, на деятельное молодое поколение. Следственно, у грустного финала «Накануне», как и у финалов других романов Тургенева, имеется своя творческая «сверхзадача», свое место в тургеневской прозе: он явственно перекликается и с повестями и с позднейшими стихотворениями в прозе. А это, в свою очередь, указывает на характерные особенности построения тургеневского романа, существенно отличающегося от романов Льва Толстого, Достоевского и Гончарова.

На эти особенности неоднократно указывал сам Тургенев. По воспоминаниям Мопассана хорошо известно пренебрежение русского писателя ко «всем старым формам романа, построенного на интриге, с драматическими и искусными комбинациями», и его желание, чтобы романисты «давали «жизнь», только жизнь — «куски жизни», без интриги и без грубых приключений» ³. Очевидно, что в таком новом романе роль финала меняется коренным образом. В тургеневских романах мы встречаемся с новыми принципами организации художественного целого. Сам Тургенев указал на это, начал свою работу над романом «Отцы и дети» с финала — смерти Базарова.

Характерен настойчивый интерес Тургенева к концовкам своих романов: вспомним его долгие поиски финальной сцены романа «Рудин», написанной только в 1860 г. и существенно уточнившей авторскую трактовку главного персонажа, споры с Герценом и молодыми передовыми деятелями о завершающей роман «Отцы и дети» трагической смерти Базарова, полемику с Писаревым по поводу финала романа «Дым». Ясно, что для писателя это не просто полемика о литературной технике, о приемах, а разговор о главном — о судьбах русского классического романа. Споры эти помогали Тургеневу-романисту четко обозначить свой путь в литературе.

Объясняя свой взгляд на жанр романа вообще и на форму собственных романов в частности, автор «Отцов и детей» писал в 1859 г. И.А.Гончарову: «Кому нужен роман в эпическом значении этого слова, тому я не нужен» ⁴. Эта особенность дарования Тургенева-романиста была всем известна. Уже Добролюбов в статье «Что такое обломовщина?» заговорил о лиризме и субъективности тургеневской прозы, которые отнюдь не отменяли ее общественного звучания. Некрасов писал Тургеневу: «Ты поэт более, чем все русские писатели после Пушкина, взятые вместе» ⁵. О том же говорил автору «Дворянского гнезда» Гончаров: «Вам дан нежный, верный рисунок и звуки... Лира и лира — вот Ваш инструмент» ⁶. Салтыков-Щедрин увидел особенность тургеневских романов именно в их музыкальном строе, лирической оркестровке: «Герои Тургенева не кончают своего дела: они исчезают в воздухе... Я давно не был так потрясен, но чем именно — не могу дать себе отчета. Думаю, что ни тем, ни другим, ни третьим, а общим строем романа» ⁷. Очевидна важная роль финала в музыкальном «общем строе» романов Тургенева.

В тургеневских романах элегичность, поэзия и музыка чувств неизменно торжествовали над объективностью и эпичностью, и потому романы эти по своему художественному построению скорее напоминали симфонии в прозе, где тщательно разработанная эмоциональная оркестровка преобладала и требовала особой организации повествования.

Современники видели эту особенность Тургенева, но давали ей разные толкования. Критику-демократу Д.И.Писареву такая элегичность не была близка, и потому он усматривал в ней сознательную недоговоренность, отсутствие в романе завязки, развязки и строго обдуманного плана, чему отчасти способствовал сам Тургенев, трактовавший свои романы как ряд эскизов. И все же именно Писарев указал на главную особенность тургеневских романов — их мощный, всюду проникающий лиризм: «Чувство это прорывается помимо воли и сознания самого автора и согревает объективный рассказ, вместо того, чтобы выражаться в лирических отступлениях» ⁸.

Действительно, музыкальный лиризм пронизывает художественную ткань романов писателя и особым образом ее организует, достигая вершины звучания в финале. Такое построение, помимо всего прочего, повышает степень читательского внимания и сопереживания. Эта-то особенность и стала главной причиной успеха тургеневских романов. Об их персонажах говорили и писали как о живых и близких людях. Друг писателя А.Д.Галахов так вспоминал о публичных чтениях глав романа «Дворянское гнездо»: «Некоторые места его так сильно действовали на чувства, что приходилось иногда на некоторое время прерывать чтение» ⁹. Финалы тургеневских романов стали кульминацией сопереживания читателей.

В романах Тургенева финал обретал особую роль и значение именно вследствие их музыкальной организации, преобладания в этой эпической форме элегического лиризма. Финал здесь был, в первую очередь, связан не с внешним сюжетом, а со сложнейшей внутренней оркестровкой чувств и образов и потому получал значение мощного завершающего аккорда, подобного финалам бетховенских симфоний. Тургеневская проза в своем последовательном развитии и завершении главных лейтмотивов вполне учитывает искусство контрапункта.

Сам Тургенев прямо указывает на связь концовок своих романов с музыкой: в финале «Дворянского гнезда» Лаврецкий возвращается в опустевший дом Калитиных, находит там старое фортепьяно, касается его клавишей и сразу вспоминает вдохновенную мелодию несчастного старика Лемма, свою любовь, ее скромный и трагический конец, печальный облик ушедшей в монастырь Лизы Калитиной. Это характерный «открытый» финал, вполне музыкально завершающий авторскую идею, но оставляющий неизвестной дальнейшую судьбу главных действующих лиц романа.

То же мы встречаем и в других тургеневских романах. Даже чисто памфлетная концовка «Дыма» не зачеркивает чувства отрезвления и обретения новой веры и нового жизненного дела, которое возникает после всех разочарований в мнимых истинах и трагедий и выражено в счастливом завершении истории любви Литвинова и Татьяны, за которыми стоит сама жизнь с ее подлинной правдой.

Ведь и смерть Рудина, Инсарова, Базарова и Нежданова не становится стандартной концовкой, она лишь добавляет к «открытым» финалам «Рудина», «Накануне», «Отцов и детей» и «Нови» ноту элегического трагизма и в то же время показывает, что жизнь продолжается, что в ней кипят молодые новые силы, полные веры и надежды. Недаром Добролюбов и Писарев сетовали, что смерть Инсарова обрывает роман «Накануне» на самом интересном месте, а Герцен считал, что автор попросту отделывается с помощью этих смертей от своих героев. Сегодня мы понимаем, что это не так. Но критикам-демократам, конечно, хотелось тогда, чтобы авторитетнейший, всеми читаемый русский писатель Иван Тургенев показал передовое молодое поколение в «живой гражданской деятельности» (Добролюбов), и это желание было понятным.

Но Тургенев-романист ставил перед собой иные творческие задачи. Он хорошо знал о претензиях к его финалам не только из критических статей, но и из писем к нему Герцена и Писарева, из споров с друзьями, которым он читал главы романов по мере их написания. Более того, писатель ответил своим критикам именно в финале «Дворянского гнезда», где есть следующий любопытный диалог с воображаемым читателем: «И конец? — спросит, может быть, неудовлетворенный читатель. — А что же сталось потом с Лаврецким? С Лизой?». Но что сказать о людях, еще живых, но уже сошедших с земного поприща, зачем возвращаться к ним?».

Именно здесь ясно видно, что в своих исканиях в сфере романной формы Тургенев следует пушкинской «онегинской» формуле «свободного романа». И он понимает, как и Пушкин, что проза и стихи — большая разница. Его романы, как и «Евгений Онегин», свободны, лишены стандартных закругленных концовок, их «открытые» финалы подчеркивают эту сознательную незавершенность, позволяют увидеть «даль свободного романа», который, однако, при всей своей свободе имеет внутреннюю логику и, следовательно, закономерное завершение. И потому Тургенев отвечает своим критикам точно так же, как отвечал Пушкин всем тем, кто наперебой советовал ему продолжать «Евгения Онегина». Пушкинский иронический ответ простодушным советчикам, как и его роман «Евгений Онегин», написан в стихах:

Вы за «Онегина» советуете, други,
Опять приняться мне в осенние досуги.
Вы говорите мне: он жив и не женат.
Итак, еще роман не кончен — это клад:
Вставляй в просторную вместительную раму
Картины новые — открой нам диораму...

Диалог Тургенева с «неудовлетворенным читателем» в финале «Дворянского гнезда» писан прозою, но очевидна его связь с пушкинской поэтической мыслью. Вслед за автором «Евгения Онегина» Тургенев подчеркивает здесь, что внешняя сюжетная незавершенность отнюдь не означает недосказанности авторской творческой мысли. Все его романы завершены, автор высказал все, что имел сообщить читателям, и поставил точку там, где хотел ее поставить.

Этими «точками» и являются финалы тургеневских романов. При всей их «открытости» и обращенности в будущее это именно продуманные концовки, мощные завершающие аккорды, соединяющие романы Тургенева в целостный художественный организм, на что указывал автор в предисловии к изданию своих романов 1880 г., и сами являющиеся существенной частью этого романного цикла.

Здесь стоит вспомнить и творческую историю «Нови». Сам автор говорил о своем романе: «Новь» ведь у меня не кончена. Я удивляюсь, как этого не заметили. Так прямо оборваны нити, и как бы мне хотелось, если только буду в состоянии, написать продолжение или что-нибудь подобное на ту же тему» ¹⁰. И даже принялся писать это «продолжение». Однако, работая над темой и наблюдая жизнь и типы, убедился, что никакое «продолжение» не нужно, «Новь» его завершена именно «обрывом нитей», указывая тем самым на переходную эпоху и едва намеченные черты новых людей нового, грядущего времени. Этот финальный образ оборванной струны емок и поэтичен. Опять трагическая элегия разочарования и смерти сменяется темой надежды и веры.

Все эти факты конкретной поэтики романов Тургенева разъясняют, помимо всего прочего, и внешне парадоксальную мысль Чехова о трагизме финалов этих романов. Ибо через поэтику мы видим и постигаем мировоззрение автора, внутреннюю логику его творчества, соотнесенные с общим развитием русской жизни и тогдашней литературы.

Трагизм, отмеченный Чеховым, несомненно, присущ Тургеневу, и в особенности позднему, это одна из главных черт его личного мировосприятия, которую отмечали многие, и в том числе Лев Толстой, относившийся к такому постоянному ощущению трагичности бытия с иронией. Эту черту признавал за собой сам Тургенев, писавший Толстому: «В литературное произведение все-таки входит больше той части души, которую не совсем удобно показывать» ¹¹. Действительно, в произведениях Тургенева очень много личного, автобиографического: здесь высказаны самые сокровенные его мысли и чувства. И с этой особенностью миросозерцания неразрывно связан элегический лиризм тургеневской прозы, и прежде всего его повестей и прозаических стихотворений. Оттуда этот трагический лиризм проникает в романы и в их финалы.

Давно замечено, что внутри тургеневских романов существуют некие автономные художественные пространства, вставные новеллы, где лирическое мировосприятие автора высказывается вполне. Вспомним преисполненные трагизма, мыслей о смерти и бренности всего земного истории роковой, разрушительной, похожей на духовное затмение любви-«амока» Литвинова и Ирины в «Дыме» и Павла Петровича в «Отцах и детях». Ведь это именно повести, стоящие рядом с «Первой любовью» и «Вешними водами». Лирическое «я» писателя здесь выражено с исчерпывающей полнотой. Но Тургенев на этих повестях не останавливается, он пишет именно романы, форму объективную и эпическую, внутри которой эти вставные новеллы обретают иное значение и смысл.

Конечно, писателю эти грустные истории и неразрывно связанные с ними трагические финалы гораздо ближе, нежели сами романы, к которым автор относился скорее как к общественному долгу, исполнению некоего поручения. Ведь писал же Тургенев об «Отцах и детях»: «Мне иногда сдается, что я тут — сторона, а всю эту штуку выкинул какой-то другой, которому это было нужно и которому я с моим романом попался под руку» ¹². О своих повестях он бы так никогда не сказал, ибо они полны мыслей и чувств глубоко личных, выстраданных. В романах же отразилось не столько то, что Тургенев с самого начала хотел сказать, «сколько то, что сказалось им, хотя бы и ненамеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни» ¹³, по классической формуле Добролюбова.

Поэтому-то полные элегического трагизма вставные новеллы и финалы тургеневских романов отнюдь не превращают эти романы в трагедии, а, наоборот, связывают их с вечным движением жизни, обращены в будущее, полны надежды и веры в доброе будущее России, ее лучших людей и общественных сил, ее народа. И даже теоретик международного авангардизма Вирджиния Вулф признает самобытность и художественную правоту тургеневского искусства композиции и завершения романа все объясняющим аккордом: «Тургенев свои книги видел не чередой событий, а как развитие переживания, сосредоточенного в главном характере... Здесь связь не событий, а чувств... И мы... испытываем в конце книги ощущение полноты» ¹⁴.

Какой уж там трагизм! Кстати, финалы эти, помимо всего прочего, учили и учат читателей тургеневских романов тому, что никакое чтение нравоучительных книг и следование умозрительным теориям изменить человека и преобразить его душу и деяния не могут. Главным учителем человека была и остается жизнь, и прежде всего жизнь общественная. Потому-то автор этих романов при всей его общепризнанной поэтичности и стал реалистичнейшим художником жизни, социальным романистом, создавшим глубоко художественную историю общественного движения в России XIX столетия.

Постижение этой истины стало хорошей школой и для самого писателя. В своих романах и в их финалах Тургенев-художник поднимается прежде всего над самим собою, над своими личными мнениями и пристрастиями, здесь он в конце концов творчески одолевает любой трагизм, в том числе и свой собственный. Это и сделало его романы классикой, вершиной русского классического реализма XIX в., определило их непреходящее, мировое значение. Это и было главным открытием Тургенева-романиста.

Очевидна важность этого капитального открытия для всей последующей русской литературы ¹⁵. Уже называлось имя Чехова, чьи знаменитые «открытые» финалы пьес ведут свою родословную от элегических концовок тургеневских романов и в свою очередь оказывают воздействие на советскую драматургию, и прежде всего на театр Александра Вампилова. На этом же принципе основана и бунинская элегия в прозе «Жизнь Арсеньева», один из самых «тургеневских» романов XX в.

Влияние тургеневских романных концовок прослеживается и в советской прозе, — всюду, где в романах наших лучших писателей рождается мощное лирическое начало, органично соединяющееся с элегическим трагизмом воспоминаний об ушедшем быте и канувших в прошлое поколениях. В таких случаях возникает необходимость в завершающем аккорде финала, как бы подводящего итоги и в то же время открытого для будущего. И тогда романисты неизменно вспоминают тургеневские романы, их открытые финалы. Здесь можно упомянуть не только о лирическом романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» с его взволнованно-вопросительной, умело оборванной концовкой, но и о трагическом финале шолоховской эпопеи «Тихий Дон», где Григорий Мелехов совсем по-тургеневски подводит черту под своей прежней трудной судьбой и идет навстречу новой жизни. Используют это открытие великого прозаика и современные романисты.

Таким образом искания Тургенева-романиста в сфере поэтики, его многосмысленные открытые финалы и сегодня сохраняют значение живой классической традиции и потому многое определяют в движении русского романа, всей литературы XX века.

ВСЕВОЛОД САХАРОВ

И.С.ТУРГЕНЕВ: ИСКУССТВО ФИНАЛА