Уроки судьбы, или Один из «Потерянного поколения»

Е.О. Всеволод Иванович, у вас странная, двойственная литературная судьба. Начинали вы шумно, ярко, вас отчаянно ругали, но теперь вокруг вашего достаточно часто появляющегося в печати, на телевидении и в ИНТЕРНЕТе имени и книг — напряженное молчание, причем яростно молчат былые друзья и былые враги. Вышла в 1991 году ваша книга «Михаил Булгаков: уроки судьбы» (журнал «Подъем», № 5) — и полная тишина, хотя книгу читали и читают, перевели в Италии... Многие годы вы не появляетесь там, где так интересно и часто печатались двадцать лет — в отделе критики журнала «Наш современник»...

В чем тут дело? Вам уже за пятьдесят, вы давний, с 1978 года член Союза писателей, доктор филологии, известный критик и литературовед, автор шести книг и сотен статей, да и теперь часто публикуетесь, в том числе и за рубежом — и опять вокруг странная пустота и тишина. Как вы сами смотрите на свою литературную судьбу? Что в ней общее, что — частное? Это творческий тупик, ваша личная неудача, трагическое неумение и нежелание приспособиться, происки врагов?

В.С. Ваш едкий вопрос не только ко мне, он касается общего состояния нашей культуры, разъедающего ее целенаправленного «разлитературивания» литературы, в котором, увы, принимают участие не только враги — здесь мы все виноваты. Со мною, как и со всеми, не происходит ничего неожиданного или обескураживающего. «Сценарий» написан давно — смотрите более чем десятилетней давности доклад ЦРУ «Юрий Андропов и русский национализм». Не собираюсь стонать и жаловаться, надоели вечное писательское нытье, воспоминания о прежнем сытом, ленивом житье. Зная, какие мощные бесчеловечные силы десятилетиями незваные управляют моей и нашей судьбой, каждодневно удивляюсь, что смог, успел что-то сделать, сказать, опубликовать. Книги останутся и будут говорить. Надо жить дальше, жить сегодня, когда прежняя Большая Ложь продолжается в иных, «демократических» формах. Буду работать, печатать статьи, пусть бесплатно. Нас всех, и писателей прежде всего как своего рода умственную власть, из рабов политических хотят превратить в рабов экономических. Цель же наша и моя — сохранить духовную свободу и достоинство.

Е.О. И все же — есть свои, личные впечатления и выводы?

В.С. Вот и пришло время для ответа на ваш первый вопрос. В своем неюбилейном возрасте подвожу предварительные итоги, вижу, что судьба моя тесно связана с трудной судьбой моего поколения, поколения, условно говоря, «семидесятников».

Мы шли тесно следом за пресловутыми «шестидесятниками», читали тот же «Новый мир» и «Юность», раннего, лучшего Солженицына, раннего, лучшего Аксенова, раннего, лучшего Битова (сегодня этих переживших себя и свое время “бывших людей” видеть-то трудно, не то что читать), жили непродуманными эмоциями, смешными, трогательными модами, летучими слухами и мнениями неповторимой эпохи первых радостей. Но были уже другими, подлинными «детьми» ХХ съезда, а не побочными отпрысками Сталина, каковыми, увы, приходится признать горделивых «шестидесятников».

Я вырос в огромной коммунальной квартире розового дома-«торта» № 7 по Страстному бульвару. Жили мы с дедушкой, бабушкой и мамой бедно, но счастливо. Дом, как и вся наша жизнь, был двухслойным — в верхней надстройке располагались гладкие сталинские министры, а внизу ютились мы, советская голь, и, убегая в школу, я встречал в подъезде бледного черноволосого человека в сером костюме и круглой шляпе, кажется, А.А.Громыко, ждавшего свой «ЗИС». Но все это патриархальное время, когда министры жили в четырехкомнатных квартирах и ходили без охраны, уже завершалось, уходило; на нашем поколении не было, в отличие от «шестидесятников», родимых пятен сталинизма: въевшейся в кровь нетерпимости, дурной привычки к политической демагогии и доносу, к агрессивной псевдомарксистской лексике, двойной морали и прочему официозу. Догадывались, что у звериного реального социализма не может появиться человеческое лицо — достаточно было заглянуть в холодные золотые очки какого-нибудь просвещенного, владеющего языками «зама» Берии. Какие там ленинские нормы... Мы еще не знали, что эти «нормы» включали в себя пулю в затылок, концлагерь и организованный правительством голод, но инстинктивно ненавидели эту хитрую жестокую власть.

Я и мои будущие друзья начали учиться в Московском университете в день снятия Хрущева. Наивность наша была огромна, мы не сознавали, что с нами уже «работали», причем не только штатные люди официоза и соответствующие «инстанции», но и контролируемая ими так называемая «общественность», сначала, конечно, напористая «левая», а потом и неспешно оформившаяся «правая». Скандал с “неуправляемыми” (самое страшное обвинение, исходящее от российских властей) студентами-”смогистами” в МГУ и Союзе писателей многому научил наших смекалистых чиновников и чекистов. На филологическом факультете «вдруг» (а на самом деле по директивному звонку «сверху») организовались два знаменитых семинара — один «либерала» Игоря Виноградова, другой «консерватора» Петра Палиевского (бывшего тогда негласным референтом всесильного М.А.Суслова), и через эти два питомника пришло в литературу мое поколение, куда влились потом способные люди из других кружков и городов. Нет худа без добра: нас хотели контролировать, мы же нашли друг друга. Эта школа дружеского общения, непрерывного обмена идеями и знаниями стала для нас подлинным университетом.

Е.О. Неужели поколение было столь уж единым, сплоченным?

В.С. В том-то и дело, что здесь созревали ростки самых разных идей и направлений — от антисоветского левоавангардистского СМОГа до антисоветского же, но вполне правоконсервативного клуба «Родина», из которого выросли потом знаменитое Общество охраны памятников и «славянофильский клуб» при нем. Среди нас были не только консерваторы и не только русские... Когда сегодня в «Новом мире» тихо воркует интеллигентнейший Володя Кантор, а в «Дне», пардон, в «Завтра» громыхает «красно-коричневым» кровельным железом крутой боец Володя Бондаренко, трудно сразу увидеть, что же их могло объединять... Ну а тогда все мы были идеалистами, ждали весь день вечерних встреч в старом университете на Моховой, засиживались допоздна на прокуренной черной лестнице или на «психодроме» (знаменитый «пятачок» возле филфака), шли, самозабвенно болтая (а не вещая) о важном, по ночной Москве. Нам тогда было с кем и о чем говорить... Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал...

Конечно, при всем простодушии мы и тогда видели, что «шестидесятники», напросившиеся нам в духовные отцы, все время ищут компромисса с властью, трутся в ее коридорах и приемных, находят лазейки в сетях партработы, пользуются личными связями и звонками, надеются на куцый ревизионизм куницынского прирученного образца, на добровольное перерождение звериной власти во что-то «человеческое» и «демократическое». Мечты эти сбылись, и жизнь наша стала страшной. А ведь тогда нас убеждали, что так нужно для «общего дела».

Но начиналось расслоение и в нашей среде, становилось все тревожнее. Мы стали наконец догадываться, что вокруг нас и с нами ведется сложная бесчеловечная игра, бесшумно работает огромная страшная машина, что нас ловко и цинично используют, поколение умело растаскивают, талантливых людей стравливают, играя на высоких иллюзиях и низких желаниях, на неизбежной борьбе самолюбий. Уже прозвучал закрытый доклад А.Шелепина о необходимости перестройки, идеи которого были заимствованы его преемником Андроповым и опошлены Горбачевым. Власть пошла по известному пути: «Чтобы все осталось по-прежнему, надо, чтобы все изменилось». И мы тут оказались нужны.

Е.О. И чем же все это кончилось?

В.С. Смертью шестидесятых годов, которые окончательно прихлопнули 1967 (арабо-израильская война) и 1968 (чехословацкие события) годы. Начался продуманно организованный раскол в интеллигенции. В наступившее за ними новое историческое время не было уже единого поколения «семидесятников», ибо нужны были не конкуренты, друзья или союзники, а исполнители. В 1970 году мы окончили университет, и все кончилось. Произошло упрощение позиций, исчезло сложившееся было новое поколение с самобытным лицом, идеями, своим жизненным делом.

Кому нужна была «третья», независимая культурная сила, когда тоталитарная власть в лице самых дальновидных ее представителей (а ими оказались по странному совпадению председатели КГБ А.Шелепин, филолог по образованию, и Ю.Андропов, самодеятельный поэт) поняла всю необходимость внешнего своего перерождения, пошла не в народ, а в интеллигенцию, умело вербуя ее в свои «аналитические структуры» и стремясь изнутри контролировать быстро оформляющуюся оппозицию. По дороге растоптали целое поколение.

Нас всех заставили служить чужим целям: одних мило либеральничать, других грубовато кнутобойничать и реакционничать. Кто-то даже оказался за рубежом и начал вещать в очень несвободном радио.

Житейски все это понятно и объяснимо, но где же поколение, его путь и судьба? И в то же время для «старших товарищей», для нанятых «опекунов» всех мастей мы всегда оставались чужими и подозрительными (помню, как в «патриотических» редакциях косились на мой университетский диплом, очки, цитаты из неведомых им книг), их слово и дело никогда не были нашими, хотя тем или иным мыслям и поступкам мы сочувствовали. Но деятельное духовное общение в университетские годы сделало нас профессионалами высокого класса. Нам легко было печататься и в чопорно-интеллигентском «Новом мире», и в губошлепой «Юности», и в дубоватой «Молодой гвардии», и в циничной «Литературке» Чаковского, дававшей выверенную «взвесь» всех позиций, но без обострений... Да, все это получались заказные статьи, но в них неизбежен стал момент сознательной пародии любого чужого, давно сложившегося и исчерпавшего себя стиля мысли и письма. Своего же слова и дела нас лишили, как и многого прочего, оставили «только» русскую классику, но и этого хватит на всю оставшуюся жизнь.

Ну а раздражать литературных деятелей всех направлений я стал тогда, когда, обретя литературный вес, начал вдруг говорить свое. Им же нужен был послушный исполнитель. И сразу же моя судьба осложнилась, меня сделали «невыездным», полетели из планов издательств и журналов мои книги и статьи, начались фантастические препоны на бытовой почве. О том, как я выбивал в Союзе писателей квартиру, надо рассказывать отдельно и в другом месте, ибо на нее позарился один из «старших товарищей», конечно же, очень большой патриот, потом описанный моим собратом по аспирантуре Колей Сафоновым в правдивом «Издательском романе» как писатель-морячок Вава. Меня ловко вышибли из софроновского «Огонька», алексеевской «Москвы», а потом, после ухода терпимо относившегося ко мне С.Викулова, и из «Нашего современника» выжили, ибо я не пожелал писать, как А.Казинцев, я давно уже умел писать, как В.Сахаров. И сложившийся не только в этом журнале в последние тяжелые годы заунывный тон грубой политизированной истерии, патриотической, но совершенно нелитературной, мне чужд. Слова «Россия гибнет» можно произнести только один раз. Далее надо собирать ополчение. А у нас из непрерывного повторения этой роковой фразы некоторые сделали профессию.

Заранее поворачиваюсь спиной к тем руководящим фарисеям, которые демагогически заохают: ребята, зачем ссориться в такие трудные времена... Но сами-то они очень неплохо в эти времена существуют на наши писательские денежки, сдавая наши дома, наши дачи, продавая наши загородные земли, бумагу, автомашины и т.п. Нет, мои милые, тоталитарное, елейное и неискреннее «единство», когда меня давят и заставляют, меня не устраивает. Такой строевой «патриотизм» стоит куцего номенклатурного «православия» и плешивого двуглавого орла на монетах, которые ничего не стоят. Сначала надо размежеваться, а потом уж решим, на чем и с кем мы можем объединиться...

Е.О. Но такое размежевание чревато многолетними обидами...

В.С. Ничего, и это мы переживем. Надо оставаться самими собой, говорить спокойно свое. Тогда «потерянное поколение» наше, разбросанное ныне по лагерям и группам, по всей Земле и уже лежащее в лице многих своих представителей (не худших) в этой самой земле, соберется снова в явление. И если не сделает наконец свое, то пусть хоть вспомнит, осознает себя как культурное и человеческое целое. Это стоит любых писательских амбиций, огорчений, многолетнего замалчивания, предательств и «дружеских» шпилек в спину от «своих». Вот ради чего я работаю в безнадежной, казалось бы, политической, экономической и литературной ситуации, когда циничные идеи Берии, Шелепина и Андропова, этих странных, но несомненных «отцов» горбачевской «перестройки» и ельцинской «демократии», живут и побеждают.

Е.О. Вы начинали как активный критик именно в «толстых» журналах. Как вы смотрите на их теперешнее состояние и будущее?

В.С. Здесь не должно быть никаких иллюзий: все эти журналы в теперешнем виде издаются ради кормления редакций, а не для читателей, в явно избыточном количестве и скоро уйдут, исчезнут. Они давно перестали быть периодическими общественными изданиями. Дело не в пресловутых дотациях, так настырно выклянчиваемых у тоталитарного государства, которое вовсе не обязано всех содержать и уж во всяком случае не будет подкармливать подлинную оппозицию духа. Печатающиеся там проза, поэзия, критика все больше становятся внутрилитературным, цеховым делом, давно уже перестали быть фактом общественной жизни. Нет журнала, нет и читателя.

Шукшин водил по бумаге раскаленным от горя и злобы пером не ради премии Букера... Его зато и читали не только живущие на Западе русскоязычные писатели и американские профессоры. Теперь судьба российского литератора в «толстом» журнале решается двумя-тремя хитрыми денежными балбесами из Арканзаса, за чужим столом, на очередной «тусовке» одних и тех же «своих», под торопливое бряканье одноразовых тарелок и бокалов с дармовым дешевым шампанским. Кипят писательские страсти, раскаляются телефоны влиятельных лиц, но читателя это абсолютно не интересует, он и не вспомнит завтра, где этот очередной лауреат, кто он такой, откуда взялся...

Вы скажете: так обстоит дело в «левых» журналах. Верно. Но и «правые» и “патриотические” ничем не лучше, там царят прежнее кулацкое хамство, крохоборство и весьма простодушное прикарманивание спонсорских денег, тяжелые «ндравы» купеческого лабаза, когда писателя и в пятьдесят лет таскают за волосья и нещадно учат шпандырем, как чеховского Ваньку Жукова.

Нужны не только «чистые» деньги (а таковых пока нет и не предвидится) и новые формы общения писателя с читателем, но и новые, незапятнанные люди, новые капитальные идеи, способные вернуть «толстому» журналу общественное значение. Надо снова, как во времена Николая Полевого и Белинского, просвещать, завоевывать отчаявшегося, всеми обманутого, загнанного в угол, обнищавшего читателя. Будут другие журналы, лучше меньше, да лучше. Эти — уже не нужны. Дело не в юрком, умеющем выклянчивать деньги «Знамени» или неуклюжей «Молодой гвардии» — умерла, отошла сама форма вместе с отработанным, омертвелым содержанием.

Е.О. А что же читатель? Почему вдруг он отвернулся от литературы, почему угас интерес? «Переели» гласности, информации, диссидентско-эмигрантской литературы, истории?

В.С. Дело даже не в понятной усталости, политизированности и безденежье. Читатель наш не дурак, он понял, что его обманывают, «прокручивают» в разных («левых», «правых» — какая разница?) формах очередной хитрый сценарий. Весь этот бесформенный, казалось бы, поток информации на самом деле умело управляем, дозирован. Кто-то решает, чем же читателя теперь кормить, и это часть общего мощного психологического нажима на людей.

Помню, на заре туманной гласности я простодушно затронул в предисловии запретную еще тему «М.Булгаков и Сталин», и меня сразу же вызвал литературный начальник, университетский знакомый, дружески предупредил: «Я только что из ЦК, был у... (последовало имя тертого красноносого хитреца из андроповской «команды», одной рукой дирижировавшего процессом Синявского и Даниэля, другой писавшего под диктовку шефа суконные статьи против «антиисторизма»), и он намекнул, что критика Сталина и разоблачение репрессий будут усиливаться, сними даже имя...» Эта линия мягкого дирижирования «сверху» архивными публикациями и разоблачениями продолжается, читатель это понял, увидел, что из старых расстрельных дел кто-то цинично сделал восемь тузов для политического картежа. Господа коммунисты, загримировавшись под “реформаторов” и “новых русских” (на самом деле это старые чекисты) и сидя на денежках партии (то есть на краденых у наших родителей и у нас), играют в антикоммунизм, рынок и демократию с обманутым и обобранным ими в очередной раз народом... Было все это, уже было...

Ну а весь этот грязно хихикающий в родном парижском писсуаре кривобокий «андерграунд» и колченогий «пост-авангард», вся эта старая «левая» литературщина, скромные поделки из писательских столов для чтения друзьям на кухне, выдаваемые за новое слово, представляют собой прежний бунт на коленях. Это какой-то парад хитрых юродивых и наглых попрошаек. Они всерьез полагают, что пришло их время, но всего лишь подбирают крохи с барского стола эпохи безвременья. При чем здесь читатель? Неужели вы думаете, что за номерами этих журналов кто-то будет записываться в длинные очереди, как в былые годы, кто-то будет их покупать? Будет покорно кушать отобранные непережеванные документы и тексты без критического осмысления и научных комментариев?

Е.О. Какова же в этом процессе роль литературной критики?

В.С. Критики сегодня практически нет, она не может жить без журнала и читателя. Подлинная критика — это отношение, личное острое мнение, высказывание претензий общества к литературе, беспощадно правдивое суждение о любом писателе любого направления и ранга, без групповщины и политиканства. Сколько же тяжелой злобы и мстительности она порождает... Ныне, как и раньше, никто из писателей не хочет знать реальной правды о себе и литературе. С пишущими людьми говорить бесполезно, вместо критики они культивируют истеричное политиканство и нежное оглаживание «своих». Распространен любимый писательский вопрос: «Ты меня уважаешь?» Конечно, нет, да и за что? Они будут диктовать мне темы... Почему я, литератор и ученый, должен с надрывом писать о штурме Белого Дома? Мне есть что сказать о своем деле, а в однообразных сценариях всех этих «путчей», написанных хватким свердловским доцентом-чекистом, участвовать не желаю... Так умрет любая критика. Пусть же она родится заново, вместе с литературой и журналистикой.

Е.О. А каково, на взгляд академического ученого, соотношение критики и литературоведения?

В.С. На этот вопрос уже отвечено в моей книге «Дела человеческие» главой «Критика и литература». Но теперь ответ этот, конечно, устарел, явно недостаточен. Литературоведение, слава Богу, не такая уж наука, но оно стремится ею быть, старается привлечь все литературные факты, анализирует конкретные художественные произведения, стремится к объективности оценок. Это-то сейчас и вызывает взрывы эмоций и протестов, каковым критика может лишь завидовать. Раньше нам запрещали хвалить и даже упоминать некоторых писателей, ныне не позволяют оценивать их объективно, критиковать писателя.

Я ощутил это давление, когда опубликовал книгу о Михаиле Булгакове. На меня обиделись специалисты по Горькому, А.Н.Толстому, Маяковскому, а потом вдруг пришло сердитое письмо из Германии с обидами за нехорошую трактовку «Белой гвардии», нарушающую теперешнюю идиллию в немецко-украинских отношениях. Лучше бы пересчитали свои солдатские кресты на украинской земле... А после моего спокойного призыва (см. его повторение в журнале «Форум», 1993, № 1) дать наконец объективную оценку обширного наследия писателя и философа П.А.Флоренского воспоследовали сердитое официальное письмо в редакцию и хождение целой семейной делегации с жалобами на меня к иерархам православной церкви. Почему же не к папскому нунцию или какому-нибудь аятолле? Американцам чрезвычайно не понравилась моя статья о Владимире Набокове, и они делают вид, что ее не существует. Что это за подход к чужому аргументированному мнению? О какой серьезной науке здесь может идти речь? Люди по-прежнему не переносят не нравящихся им реальных фактов, поэтому критике надо учиться у литературоведения тщательной, объективной подготовке любых своих мнений.

Е.О. Каковы же возможные пути развития нашей литературы?

В.С. Я могу говорить о ее современном состоянии только в стиле «сердитых заметок», прекрасно понимая, что это очень многим по разным причинам одинаково не понравится. Но таковы уж моя опасная профессия и трудный характер, который и есть судьба. Не хочу уподобляться американским «советологам» вроде политической амфибии Д.Саймса-Симеса или отпущенного на Запад после дачи нужных показаний А.Янова, которые говорят своим президентам только то, что те желают услышать. Настоящий критик рано или поздно скажет реальную правду, поэтому я считаю, что литература возродится не через надоевшее «покаяние» (я лично ни в чем каяться не собираюсь), а через прозрение, ну а это, согласитесь, и есть путь зрячей реальной критики всего и вся.

Теперешние дотации, премии, стипендии, гранты, зарубежные поездки литературных «челноков», очень смешное профессорство наших малограмотных писателей в американских университетах — все это плата за страх, Запад пока дает эти не очень большие деньги в великом испуге, не понимая, что же у нас происходит, желая получить объективную информацию, контролировать ситуацию, купить и воспитать свою карманную элиту. Все это иллюзия и пустая трата денег, уже было, известно, чем кончилось... Вся эта «коммерция» пролетит в трубу, ибо никакого рынка у нас нет и не будет, в том числе и в сфере культуры. Ну а коротичей пусть покупают хоть ящиками, раз уж им там в Арканзасе так нужны наши «литературоведы в штатском»...

Культура наша в обозримом будущем останется на дотации, то есть останется тоталитарной. «Деятели культуры», сидевшие во всех президиумах и Западу абсолютно не нужные, давно это поняли, терлись в соответствующих приемных, унижались перед слабым и лукавым андроповским питомцем Горбачевым и его доброй прямодушной супругой, на ХIХ партконференции истерично призывали быстро перерождающийся правящий класс бояться собственного народа, а теперь вертятся вокруг новых хозяев жизни с тем же выражением «дай, дай...» От их цинизма немеет ум... Никакой подлинной литературы на этом пути не возникнет, будет лишь привычное чесание пяток новым господам в старой обкомовской сауне, усталый телевизионный театр, дешевые хохмочки дежурных остряков, в очередной раз ставших людьми свиты.

Прежде чем придет новая литература, нужно воспитать в обществе новое трезвое сознание, понимание происходящего, открыть людям, читателям глаза. Здесь много работы для добросовестной критики и честного литературоведения, не желающих быть слугами многих господ. И делать это надо уже сейчас, пока открыта отдушина гласности и не захлопнулся новый железный занавес, выкованный хитрой партийно-гэбэшной номенклатурой на западные денежки из все той же крупповской стали.

Ну а поколение — что поколение... Они приходят и уходят. Но о них стоит время от времени вспоминать. Может быть, и о затертых, забытых «семидесятниках» когда-нибудь задумчиво скажут:

Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.

УРОКИ СУДЬБЫ,
ИЛИ ОДИН ИЗ «ПОТЕРЯННОГО ПОКОЛЕНИЯ»