В сентябре 1987 года я с приятелем оказался в Курске. Путь лежал дальше: Воронеж, Саратов, Уральск. Вечерело. Мой заношенный как старый ботинок «Жигуль» мы не побоялись бросить на улице возле гостиницы. А сами, даже не поужинав, завалились спать.
Наутро первым делом рванули к ближайшей бензоколонке. Горючего оставалось с «гулькин нос».
Табличка «Бензина нет» не могла, конечно, напугать. Она не могла, даже, насторожить. Они, эти таблички, висели по всей стране вместе с разными другими и, соревнуясь в безграмотности, удостоверяли, вместо штампа, наличие дефицита всего и вся в стране развитого социализма. Удивительное дело, но в результате — всегда всё находилось. Надо только было «места» знать да уметь задушевно разговаривать. Я по этой части тянул на мастера международного класса. Поэтому посмотрел на вывеску весело и презрительно.
— У вас нет бензина, зато у нас есть водка! — сказал я вслух.
— А что это означает? — подхватил Эдик.
— А это означает, что у нас есть бензин! — лихо вывернул я.
Самоуверенно подошёл к амбразуре оконца. С того места, где, обычно, в танке располагается механик-водитель, насмешливо и задумчиво на меня глядела преклонных лет женщина, на её голове агрессивно восседала огромная заколка для волос в виде яркой разноцветной бабочки.
— А нам всё-таки нужен бензин,— сказал я, невинно улыбаясь.
— И что? — лениво выговорила она. (Лень, однако, показалась притворной, какой обладают люди тёртые и неуступчивые и применяют её иной раз ловко и неотразимо).
— Предлагаю натуральный обмен: две водки на тридцать литров бензина,— свои подозрения, (а подозревать я начал, что тетка — не промах и в миг может вместо заколки боевой шлем на голову натянуть, да прямо в лобовую на меня, несчастного, попереть) я никак не проявил. И даже наоборот, невинное выражение я сменил на снисходительное. Мол, понимаю, что делаю слишком широкий жест, но что поделаешь, я вообще натура широкая! Наверное, это, как раз, ей и не понравилось. Певучим голосом, присущим здешним местам с их знаменитыми соловьиными рощами, она спросила, придав тону очаровательную неподдельность:
— Ты что — дурак?
— Ну, не так, чтоб совсем,— растерялся я.
— У нас уборка! Ты хоть знаешь, что такое — уборка?! А ты — бензин! Какой бензин? Ты что, с луны свалился?
— Нет, с Риги.
— Ну, так Вам, латышам, разве объяснишь!
— Да я вовсе не латыш.
— Как же ты не латыш, если из Риги?
— Ну, там и русские живут, вообще-то...
— Слушай, парень, не морочь голову! Бензина нет. И недели две не будет. Нигде. Так что, езжай в гостиницу и пей свою водку! — она с треском захлопнула оконце, и я понял, что дальнейшие переговоры могут привести к нежелательным осложнениям между Советской Латвией и СССР.
— Женщина не понимает,— сказал я, давая задний ход,— но положение, кажется серьёзней, чем думалось. У них уборка! А как я понял — это примерно то же, что вторая мировая война или ещё хуже. И мы, таким образом, оказались в зоне военных действий. А потому, хочешь не хочешь, должны подчиняться законам военного времени. Иначе — расстрел!
Эдик посмотрел на меня с удивлением.
— Ты что — дурак? — вдруг спросил он.
И я опять почувствовал неподдельный интерес.
— Кажется, да,— скромно согласился я.
Машину мы поставили на прежнее место. В фойе гостиницы купили «Курскую правду». (Боже мой, в каждой области своя правда). В газете перечислялись успехи области в промышленности, торговле и сельском хозяйстве. Писали об уборке. Пестрели лица счастливых механизаторов.
И тут меня осенило! Несколько бравируя, я сказал:
— Что делает генерал, попавший в окружение? Бездарный и трусливый — сдаётся. А талантливый и смелый? Например, Наполеон? Он ищет и находит решение. Так чем мы хуже какого-то, позвольте спросить, Бонапарта, которому дали просраться обыкновенные русские крестьяне?
Я решительно поднял телефонную трубку и, поглядывая на редакционный номер, стал набирать. Эдик одобрительно наблюдал за мной и не вмешивался. Он, видимо, почувствовал, что на меня «нашло», и я готов «исполнить соло».
— Редакция?
— Да, слушаю Вас.
Коротко изложил суть.
— Ясно,— ответил голос и замолк.
— А что, собственно, ясно? — спросил я, когда молчание стало приобретать неловкий оттенок.
— Ясно, что мы Вам ничем помочь не сможем. Вам вообще никто не поможет. Этот вопрос способен решить только один человек.
— Кто же?
— Председатель облисполкома — Петров!
Голос думал, что меня это сообщение обескуражит и остановит. Голос не понимал, что я уже «завёлся» и исполнял своё «соло» как Карузо, как Паваротти, как исполняют лебединную песню.
— Как ему позвонить?
— То есть? Вы хотите ему звонить?
Он спросил так, будто я попросил у него жену в аренду.
— Да, будьте так любезны!
— Пожалуйста! — и мне показалось, что в его интонации промелькнуло восхищение.
Эдик молчал как завороженный зритель первого ряда.
— Мне, пожалуйста, товарища Петрова!
— А кто его спрашивает? — задала вопрос тренированная секретарша. Очень хотелось сказать, что по случаю беспокоит сын лейтенанта Шмидта, но сдержался и ласково, словно в любви объясняясь, рассказал всё по порядку. Подействовало. Что-то у неё там, где-то, дрогнуло.
— Подождите у телефона.
Конечно, подожду. А как же? Не толкать же машину до Воронежа.
— Что у вас? — услышал я суровый номенклатурный голос. У «них», наверное, голоса специально «ставят» на каких-нибудь курсах, вроде как певцам. Я терпеливо, но без всякой угодливости, объяснил.
— Подождите. Не кладите трубку!
И что я сегодня так похож на дурака? Вот и этот: «Не кладите трубку!». Допустим, положу. А дальше что? Слышу, как он набирает номер по другому телефону. Акустика как в гроте у Фантомаса.
— Здорово, Михалыч! Как на твоём фронте?
...
— Ну, это уладим.
...
— С этим тоже справимся.
...
— Да.
...
— А ты ему ничего не говори. Это не его ума дело.
...
— Договорились. Вот что, Михалыч! Тут такая, понимаешь, история! Застряли в нашем городе рижане. Семья. Детишки, знаешь... Надо, вообщем, что-то придумать. Не сидеть же им до конца уборки. Да и деньги у них на исходе... Может, понимаешь, неприятная штука приключиться! Что скажешь?
«Во, шпарит! — промелькнуло,— детишками нас «наградил» в три секунды! Видать, тоже — мастер-международник!»
— Ага. Ага. Это правильно! Ну, так я их прямо туда и пошлю.
«А вот это уже нехорошо»,— подумал я.— «Интересно, как он меня будет «посылать»? Как принято на Руси или как-то иначе — по-номенклатурному?»
— Вы меня слышите?
— Слышу.
— Так вот. Поезжайте в Фятеж. Это пятьдесят километров отсюда. Там бензоколонка. Скажите, что от Николая Михайловича. Вас заправят.
— Спасибо.
Ну и дела! Ну, я понимаю, когда с «чёрного хода» идёшь за копчёной колбасой от имени директора торга Ефима Давидовича... Но чтоб Советская власть направляла с «чёрного ходу»? А, может, она только этим и занималась? По большому счёту?
Облупленная, как все здания в стране, бензоколонка пустовала. На самом видном месте висело знакомое «Бензина нет», что я отметил автоматически и без сожаления, как запись, не имеющую ко мне никакого отношения.
— Здравствуйте! Я от Николая Михайловича! — вкрадчиво, со значением сказал я.
— От кого? — небрежно пропела «солдатка» (это мне пришло в голову от вида рваного и замасленного солдатского бушлата, плотно сидевшего на ней).
— От Николая Михайловича! Из Курска!
— А-а-а... Где ваша машина?
— Да вот.
— Ставьте на третью. Сейчас залью десять литров.
— Как десять?
— Была команда — десять!
— Но мне с десятью литрами даже не выехать за пределы Вашей области!
— Ну и что? Меня это не касается. Была команда — десять! Ты знаешь, что у нас уборка? А ты знаешь, что такое уборка?
«А где танки? Где авиация противника?» — хотел спросить я, но ответил:
— Знаю. Только мне всё равно — не уехать.
— Это не моё дело. Нет, чтоб спасибо сказать! Он ещё и кочевряжится! Да знаешь ли ты, что здесь, на этой самой колонке туристы, иной раз, по две-три недели живут, бензина ждут. Отпуск свой проводят заместо Крыма!
— Что, прямо с детьми и живут?
— И живут! Вот тут палатки ставят, там готовят, чтоб от греха подальше...
И стало доходить до меня, что это не шутка, не розыгрыш, а самая что ни на есть правда, обыкновенная наша жизнь.
За разговором со странным любопытством наблюдал стоящий неподалёку мужичок. Неряшливый, грязный, в затоптанных «кирзах» — он сильно смахивал на бомжа. Но бомжа не столичного, а периферийного. На лице — гениальный рисунок, отображающий похмелье и излучающий эффектные биотоки.
Я отдал Эдику ключи от машины, а сам пошёл в сторону, не упуская из поля зрения «бомжа». Тот молча двинулся за мной. Так мы добрались до конца забора и свернули за угол.
— Помочь можешь, мужик?
Он переступил с ноги на ногу, сплюнул и ничего не ответил.
— Водка есть! — продолжил я.
— Сколько? — реакция оказалась многообещающей.
— Чего сколько? Бензина или водки?
— Водки.
— Водки хватает.
— Бензина тоже.
— Надо хотя бы тридцать литров.
— А хоть сто,— невозмутимо сказал «бомж».
— Да я и от ста не откажусь. Вот только канистра одна...
— Эка проблема!
— Что? И пару канистр дашь?
— А что? И дам, если надо.
— Ну, мужик! Ты прямо — клад! Давай выручай! Три бутылки с меня!
— Четыре! У нас уборка!
— Ах, да. Уборка... Тогда, конечно, четыре!
Всю операцию проделали мы быстро и «бомж» оказался на редкость проворным и сметливым ворюгой.
— Тебя как звать-то, мужик? — спросил я на прощание.
— Коля.
— Ну, бывай-здоров, Коля!
— Покедова!
Долго мы ехали молча. Эдик смотрел на убегающие поля и соловьиные рощи.
— Что за страна, дружище? Что за страна? Кто же на самом деле здесь хозяин? И у кого больше власти: у председателя облисполкома или у этого бомжа Коли?
— У нас! — неожиданно сказал Эдик и пояснил.— Потому что у нас — водка!

© 1998 Valeri Susi: susi.valeri@kolumbus.fi | guestbook | homepage
Edited by Alexej Nagel: alexej@ostrovok.de
Published in 1998 by Ostrovok: www.ostrovok.de