ДМИТРИЙ ВЛАСОВ

БАБОЧКА

Я был совсем один, если не считать дремавшей на стуле кошки, сидел на кухне в поношенной домашней одежде, пил пиво и смотрел в стену. Жара, мучившая всех две недели, наконец, спала, уже третий день небо было серым, и шёл дождь, постукивая каплями, словно пальцами, по железу подоконника. Окно, которое оставалось открытым в течение многих дней изматывающего зноя, в тот день было наглухо закрыто, долгожданная прохлада остудила мозг и позволила собраться с мыслями.
А мысли были невесёлые. Разменяв четвёртый десяток лет я понял, что живу-таки не так, как хочу, а как хочу — сам не знаю. Хорошо, скажем, среднему немцу — знает своё место, спокойно работает, уравновешен, вальяжен — никаких излишеств, никакого мазохизма. А тут — выть хочется. Хорошо, что давным-давно изобрели пиво — накапаешь немножко в душу и — легче.
Кошка сладко зевнула, положила голову на лапы, как собака, и с хитрым прищуром посмотрела на меня. Может быть, она думает, глядя мне в глаза — ну что тебе не живётся? Всё ведь, в общем, нормально. Главное, мол, не забывай меня кормить и вовремя выливать мою миску с испражнениями. Конечно, с её точки зрения, она права.
Внезапно кошка резко поднялась, её спина выгнулась, хвост распушился, глаза расширились. Теперь она смотрела не в мою сторону, а мимо меня, в окно, и при этом тихо, но жутковато шипела. Я тоже обернулся и посмотрел.
На первый взгляд ничего необычного не было. За стеклом медленно махала коричнево-красными, мокрыми от дождя крыльями, бабочка. Может быть, она искала тёплого и сухого места, и таким показалась ей моя кухня. Но что-то было не так. Что — я понял не сразу. А вот что — слишком её хорошо было видно. Можно было рассмотреть ворсинки на её узком тёмном теле, круглые чёрные, блестящие, как маслины, глаза, замысловатый, словно в калейдоскопе, сферический рисунок на крыльях. Казалось, бабочка совсем рядом, и я рассматриваю её с помощью сильной лупы. Да, она просто была очень большая! Странно...
Сначала я не испугался, хотя почему-то сразу не встал и не подошёл к стеклу близко. Впрочем, её и так было видно во всех деталях. Бабочка покружилась ещё немного за окном, настойчиво ткнулась тупой страшненькой мордочкой в стекло и улетела. Но через пять минут, когда я, пожав плечами, допил очередной стаканчик янтарной жидкости и закурил, она прилетела вновь. Теперь насекомое не касалось стекла лениво, словно подвешенная на нитке ёлочная игрушка, а ударялось в него немного с разлёта, будто шла на таран. Кошка зашипела громче и вскочила на подоконник, воинственно барабаня по стеклу белыми лапками.
И только тогда, когда два существа, животное и насекомое, оказались друг против друга, разделённые лишь прозрачной прослойкой, я с удивлением и уже с лёгким испугом понял, какого размера бабочка. Размах её крыльев был равен длине туловища кошки! Минуту или две я неподвижно, как завороженный, наблюдал картину неестественного, почти беззвучного поединка между ней и кошкой. Может быть, они ненавидели друг друга, поэтому кошка всё яростнее молотила передними лапами по стеклу, сопровождая дробь шипением и глухим рычанием, а бабочка билась о стекло напротив её морды и, казалось, с недюжинной злостью сильно хлопала крыльями. Стекло дрожало и звенело, и мне вдруг стало жутко, холодная волна страха окатила меня с ног до головы. Я вскочил, ещё не зная, что собираюсь предпринять. Если честно, мне почему-то захотелось бежать без оглядки из этой кухни, из квартиры, из дома. Но тут же стало стыдно — надо же, испугался какой-то бабочки! Стиснув зубы и ругаясь, я подбежал к окну, грубо спихнул с подоконника озверевшую кошку и сам ударил по стеклу ладонью. Бабочка отпрянула от окна, взмыла вверх и на мгновение исчезла из вида. Затем она появилась снова, зависнув перед моим лицом, и пропала уже надолго, улетев куда-то вбок. Мне показалось, что взгляд её чёрных глаз, которые, казалось бы, не должны выражать ничего, был свирепым, словно у дикого зверя, неожиданно повстречавшего на пути опасность и сопротивление.
Возвратясь к столу я закурил снова, основательно хлебнул из стакана и вдруг почувствовал приступ необъяснимой слабости во всём теле. Может быть, слишком много выпил? Нет, это вряд ли. Но всё же как-то мне было неуютно — и внутри, и снаружи. И нервы, несмотря на слабость, были взвинчены почти до предела. Я сделал два глубоких вдоха и выдоха, провёл ладонью по лицу и отправился в комнату.
Там я вытащил из стенки энциклопедический словарь, нашёл нужную статью и прочёл, стремясь немного расширить свои скудные познания в зоологии:
Бабочки (чешуекрылые), отряд насекомых. Крылья (две пары) покрыты различно окрашенными чешуйками. У крупных особей крылья в размахе до 30 см... Свыше 140 тысяч видов...
Но у «моей» бабочки крылья достигали размаха сорока сантиметров, не меньше! Или я сошёл с ума?
Я услышал шорох за окном и обернулся на звук. Теперь бабочка, изредка взмахивая гигантскими крыльями, ползла вниз и вверх по стеклу комнаты, словно исследовала его, искала лазейку, которой не было. Кошка тоже пришла из кухни и стояла в коридоре, вытаращив глаза, пылающие холодным огнём, внутри неё всё клокотало. Чёрт возьми, это начинало меня раздражать. Я с силой сдавил голову ладонями с двух сторон, будто желая поскорее проснутся. Или, наоборот, заснуть.
Цыкнув на кошку, которая на секунду исчезла, но тут же, притягиваемая окном, как магнитом, появилась вновь, я набрал номер телефона. Я звонил на дачу — хотел услышать голос жены, своего ребёнка, тёщи, хоть кого-нибудь. Но телефон молчал, обливая меня лишь визгливыми гудками. А бабочка всё ползала и ползала по стеклу, теперь не только в вертикальном, но и в горизонтальном направлении. Иногда она ударяла в него головой и крыльями, будто проверяя на прочность.
Мы противостояли ей вдвоём, я и моя кошка, существа заведомо более сильные, чем безмозглое чешуекрылое создание, но поединок мог продолжаться вечно, поскольку победить в нём в данной ситуации было невозможно. Отчаявшись попасть в квартиру с помощью этого окна, бабочка полетела к следующему, в комнате дочери. Она исследовала его так же, как два других, ударялась в него с разлету, безуспешно стремилась залезть в промежуток между рамами, бешенно вращая глазами-бусинками, словно лишённый привычной водной стихии рак. Казалось, в её действиях, уже каких-то ломанных, нетерпеливых и бессвязных, совершенно лишённых логики, было какое-то отчаяние. Мы с кошкой переходили из комнаты в комнату, били по стеклу и кричали, прогоняя её, но тварь с завидным упорством возвращалась снова и снова, продолжая нелепые попытки прорыва. Видно было, что она начинала уставать, и её крылья помялись, словно обёрточная бумага с букетов. Устали и мы с кошкой от тягостного, необъяснимого внутреннего напряжения, которое не отпускало нас на протяжении всей схватки.
Сколько прошло времени — час, два? В конце концов, я рухнул на диван и взял в руки любимый журнал, решив больше не обращать на бабочку внимания. Кошка, видимо, сочла мои действия правильными и поступила так же — легла в кресло и отвернулась. Только заострённые и слегка повёрнутые в сторону окна уши зверька выдавали то, что она продолжала слушать противника.
А бабочка избрала другую тактику. Она, наверное, решила окончательно измотать наши нервы, для чего стала ударяться в стекло несильно, но со строго определённой периодичностью — точно один раз в четыре секунды. Бум, бум, бум, бум... Я подошёл к музыкальному центру и громко включил стереофоническое радио. Очень скоро долбёжка прекратилась — должно быть, слишком уж умное насекомое сообразило, что этот этап сражения оно проиграло. Теперь бабочка просто приклеилась к стеклу в самом центре среднего окна и сидела неподвижно. Дождь кончился, и её крылья из мокрых глянцевых стали матовыми и на вид шершавыми, как наждачная бумага. Она чего-то ждала. Впрочем, понятно чего. В новостях по радио передали, что завтра в Москве снова будет жарко, температура воздуха поднимется выше двадцати пяти градусов при полном отсутствии ветра. Когда-нибудь я не выдержу осады и открою окно — наверное, так рассуждала бабочка. Я постучал по стеклу там, где она сидела, но тварь не улетела и даже не шевельнулась. Должно быть, она уснула, потому что на город надвигался вечер. Я состроил ей рожу, затем взял мощный японский фонарь и направил сноп света прямо в её глаза. Никакого эффекта! Как знать, может быть, она умерла и будет разлагаться на моём окне, пока не отвалится, не осыплется, как подгнивший осенний лист?
Не выключая радио, я врубил телевизор, заставляя себя отвлечься, успокоится. Была ли бабочка мертва или просто находилась в состоянии ночной комы, я не знал, но содрогался от одной мысли, что мне придётся спать здесь, в комнате с висящей на стекле мумией огромного насекомого. В два часа ночи я постелил себе в детской комнате на узкой короткой кровати, кое-как уместился на ней, свернувшись калачиком, но заснуть всё равно не мог. Неодолимая сила заставляла меня всё время оглядываться на окно — мне казалось, что бабочка вот-вот прилетит сюда и приклеится на стекло здесь, не смея оставить меня без своего присутствия. Один раз, уже проваливаясь в сон, я совершенно отчетливо увидел её тёмный силуэт на стекле и с воплем вскочил, схватил, как дубину, железную игрушку-волчок. Не сомневаюсь, что если бы бабочка действительно оказалась здесь, я в отчаянии разбил бы стекло и размозжил ей голову. Но бабочки на стекле не было. На всякий случай я сходил в большую комнату. Она висела всё там же неподвижной кляксой в синем сумраке ночи. Я сходил на кухню и выпил полрюмки валерьянки. «Завтра я тебе устрою, гадина,— думал я,— посмотрим, кто кого».
Уже под утро действительно стало душно и жарко — прогноз погоды на этот раз не соврал. Наступила суббота, самый лучший день недели, и в другое время я спал бы до полудня, но сейчас, едва открыв глаза, отправился взглянуть на вчерашнее наваждение. Втайне я надеялся, конечно, что бабочка улетела, пропала, и тогда поверил бы, что она мне лишь приснилась или привиделась. Но нет, она была на том же месте, неподвижная, будто наколотая на булавку в школьном гербарии. «Ну и виси, дура»,- подумал я и, не чувствуя страха, равнодушно похлопал по стеклу ладонью. Мне вдруг пришла в голову мысль о том, что неплохо было бы её сфотографировать. Слава богу, в фотоаппарате оставалось немного плёнки, и я сделал три снимка — один с близкого расстояния, и два чуть отойдя назад, чтобы окно целиком попало в кадр и можно было судить о размерах бабочки.
Я кое-как убрался на кухне, поглазел в телевизор, монотонно переключая скучные дневные программы, почитал газету. Духота стала нестерпимой, пот лился ручьями, хотя я снял с себя всю верхнюю одежду. Проклятая московская погода! Никакой стабильности ни в стране, ни в природе, повсюду одни экстремумы! Кошка лежала в комнате на диване, распластавшись на боку, тяжело дышала и неподвижно, зло смотрела на бабочку полуоткрытыми зелёными стекляшками. Я жадно попил из-под крана тёплой, ничуть не освежающей воды и решил, что настало время действовать. Что надо делать, я придумал давно, ещё вчера вечером. В том, что всё пройдёт по намеченному плану, я не сомневался ни на секунду.
Тихонько я приоткрыл на кухне узкую боковую створку окна, взял кое-что приготовленное заранее и стал ждать, заложив руки за спину. Позади меня дико и протяжно мяукнула кошка. Это был знак. Ну, конечно, бабочка проснулась! Она ведь ждала, жаждала, как и я, последнего, решающего поединка. Я торжествовал, предчувствуя скорую расплату за вчерашний испорченный вечер и бессонную ночь, за потерянные нервные клетки, за постыдное ощущение страха.
Она налетела как вихрь, и лишь на мгновение меня обдало волной ужаса, но в ту же секунду я вытянул руку с баллончиком горючего яда и до упора нажал кнопку клапана. Плотная белая струя ударила в неё, но бабочка продолжала двигаться на меня, кувыркаясь в воздухе, словно в кадре замедленной съёмки. Сейчас же я вытянул другую руку, в которой сжимал зажигалку, и, испытывая жгучую ненависть пополам с брезгливостью, крутанул колёсико огнива.
Никогда не забуду картину, последовавшую за этим действием. Ревущий сноп оранжевого пламени накрыл бабочку, на миг окутал её всю огненным облаком. Я бросил раскалившийся баллончик в угол кухни и присел, сжав голову локтями и закрыв глаза, ожидая неминуемого взрыва. Если бы аэрозольная смесь взорвалась, победителя в этом сражении, возможно, могло бы не быть. Но самого худшего не случилось, и я поднялся, глянул в окно. Моё сердце колотилось о грудную клетку, губы спеклись, руки и ноги дрожали.
За окном было чисто. Собравшись с духом, я высунул голову и посмотрел вниз. Двумя этажами ниже в мутном от жары воздухе кружилось нечто бесформенное, чёрное, рваное, словно обрывки жжёной газеты, вырванные ветром из костра. Они тлели по краям и становились всё меньше, меньше... Где-то на уровне третьего этажа останки бабочки превратились в крошки и нити серого пепла и упали на газон, в высокую траву, практически не оставив следа.
Едва добрел я до дивана в прихожей, лёг лицом вниз и закрыл глаза. Передо мной в бешеном хороводе проплывали разноцветные круги, тошнило. Мне было плохо физически, но в душе я ликовал. Нутром своим я чувствовал, что совершил нечто очень важное, что нужно было сделать во что бы то ни стало.
Я решил никому не рассказывать о бабочке, пока не будут готовы фотографии. На следующий день, к вечеру, они были готовы, и я с содроганием взял их в руки. То, что я увидел, поразило меня не меньше, чем события предыдущих дней. Бабочки не было. Было окно, стекло за тонкой тюлевой занавеской, были крыши домов на заднем плане, были жёлтые полоски беспощадного июльского солнца, а бабочки не было! Впрочем, чуть позже я разглядел на том месте, где она сидела, небольшое тёмное, расплывчатое пятно, по форме напоминающее череп на рентгеновском снимке. От пятна повеяло холодом, и снова приступ страха надавил на сердце, неприятно защекотал пятки. Сейчас же я изорвал три фотографии, бросил куски в пепельницу и поджёг их. Когда от сочных цветов «Кодака» не осталось и следа, я почувствовал непередаваемое облегчение. Я понял, что это была за бабочка. Это была смерть или, по крайней мере, жестокая болезнь, которая подбиралась ко мне или к одному из членов моей семьи. Я не пустил её в дом.


© 1999 Dmitry Vlasov: dmkvl@sendmail.ru | guestbook
Edited by Alexej Nagel: alexej@ostrovok.de
Published in 2000 by Ostrovok: www.ostrovok.de